Чистильщик
Шрифт:
Возвращаюсь в кровать. Яичка у меня больше нет, и когда я пытаюсь вспомнить, кто его удалил, то рисую в воображении Мелиссу, спрятавшую лицо за хирургической маской, а потом — Салли.
Интересно, куда я его дел? Или куда они его дели? Свет и тьма, сон и явь, осознание всего происходящего, и потом — ничто.
Я скольжу вдоль этого существования так, как умею, и не слежу за временем на тот случай, если оно вдруг остановилось. Иногда я стою перед аквариумом, смотрю на Шалуна и Иегову, не помня, как встал и подошел к ним, и думаю о том, запомнила бы золотая рыбка, если бы ей удалили яичко. Яичка у меня больше нет, а вместе
Мои внутренние часы будят меня в семь тридцать в понедельник утром. Прошла целая неделя. Вот так, просто. Вылезаю из постели и понимаю, что ходить мне гораздо легче, чем все эти дни.
Начинаю заниматься будничными делами. Принимаю душ, бреюсь, хотя у меня это занимает насколько больше времени. Делаю себе тосты. Кормлю рыбок. В квартире пахнет не так плохо, как я ожидал.
Ведро с водой, куда я мочился, выглядит так, будто я это сделал всего пару раз. Когда я готовлю себе обед, то вижу, что почти вся еда, которая была у меня, закончилась. Спускаться по лестнице довольно неудобно, и я делаю усилие, но кровь на моем комбинезоне не выступает. Мне приходится объяснять мистеру Стэнли, почему я пропадал на целую неделю. Да, мама болела. В тряском автобусе швы на том, что осталось от моей мошонки, грозят раскрыться. Мне нужны мужские прокладки. Или машина времени.
Мистер Стэнли высаживает меня из автобуса. Я, прихрамывая, перехожу дорогу, и готовлюсь к новой рабочей неделе.
30
— Я слышала, ты вернулся, — говорит Салли, и на лице ее будто отражается борьба: она выглядит счастливой и озабоченной одновременно. Я внизу, в курилках, вожу туда-сюда мокрой тряпкой, пытаясь отмыть пятна рвоты и мочи, которыми воскресные пьяницы щедро покрыли пол и стены. Наверное, из всего, чем я тут занимаюсь, эта работа — худшая. Каждый месяц нанятые уборщики приходят сюда и проводят тут капитальную уборку, но удивительно, как крашеные блочные стены и цементный потолок умеют впитывать запах блевоты и мочи.
Снимаю маску, защищающую меня от отвратительного запаха. В этих комнатках, с их металлическими дверями и железобетонными стенами, чертовки холодно даже в середине лета, и от ледяного воздуха мое яичко чуть пульсирует.
— С мамой все в порядке, — говорю я, зная, что она наверняка интересовалась, почему я пропадал.
— Что, прости?
— Мама. Она болела всю неделю. Вот почему меня тут не было.
— У тебя мама болела?
— Ага. Я думал, ты слышала. Вот почему меня тут не было. Наверное, все об этом знают.
— Ах, конечно, я поняла, — говорит она заговорщическим тоном, многозначительно растягивая «ах» и «я». Как будто у нас общий секрет. — У тебя мама болела. И поэтому тебя не было всю неделю.
— Да. Именно это я и сказал, — говорю я, и что-то в ее интонации мне очень, очень не нравится.
— И как она, лучше?
— Конечно, — отвечаю я, тоже растягивая слово и медленно кивая, пытаясь понять, в чем дело. Она знает, что произошло на самом деле? Эта женщина, у которой IQ не превышает семидесяти баллов, пришла ко мне домой и прооперировала меня?
— А как ты сам, Джо? Тебе тоже уже лучше?
— Я справляюсь. Время залечивает все раны — так мама говорит.
— Это верно. Слушай, Джо, помни, что если тебе что-нибудь понадобится,
К сожалению, ту помощь, которая мне действительно бы не помешала по отношению к маме, она мне предложить не может. Но вообще, если бы в мире было больше таких людей, как Салли, то он, несомненно, оказался бы гораздо более приятным местом. Проблема в том, что разговаривает она так, будто мы оба знаем какой-то большой секрет, тот самый, в котором Джо однажды проснулся утром в парке с раздавленным плоскогубцами яичком и ему пришлось самому добираться до дома.
— Джо?
Тем не менее я никак не могу представить, чтобы у нас с Салли был какой-то общий секрет. Это просто Салли, которая ведет себя как Салли.
Она пытается помочь мне с мамой так же, как помогает с обедами. Просто пытается увеличить свои шансы на то, чтобы залезть ко мне в постель.
— Джо? С тобой все в порядке?
— Конечно, в порядке, — отвечаю я. — Мне лучше вернуться к работе, Салли.
— Ладно, — говорит она, но не двигается с места. Она смотрит на меня, а мне приходится смотреть в пол, чтобы не встретиться с ней взглядом; вдруг она воспримет это как знак и начнет раздеваться.
— Можно задать тебе личный вопрос, Джо?
Нет.
— Да.
— Тебе нравятся убийства?
Да.
— Нет.
— А как насчет расследования?
— Какого?
— О Потрошителе Крайстчерча.
— Он, наверное, умный.
— Почему ты так считаешь?
— Потому что его не поймали. Потому что он все время ускользает. Он, наверное, очень умный.
— Наверное, да. И это тебя интересует?
— Не очень.
— А ты когда-нибудь… заглядывал в какие-нибудь папки? Может быть, рассматривал фотографии умерших женщин? Или что-нибудь вроде этого?
— Я видел фотографии на стене в конференц-зале. Вот и все. Фотографии страшные.
— Если кто-то заставляет тебя что-то красть, потому что делает тебе больно, то это не настоящая кража. И лучше всего все рассказать полиции.
Не знаю, что за кульбит она только что проделала в своих рассуждениях, но смысла в них — никакого. Похоже, она оригинально переформулировала какую-то христианскую морально-нравственную ерунду, которую кто-то ей скормил. Она понятия не имеет, о чем мы сейчас разговариваем. Она точно так же могла бы сказать, что убивать плохо, что месть — дело Господне, что употреблять Его имя всуе — плохо и что продажа своей дочери в рабство — поступок осуждаемый. Все эти вещи написаны в Библии, и она почему-то думает, что мы их сейчас обсуждаем.
— Ты права, Салли. Если кто-то заставляет тебя делать что-то, чего ты делать не хочешь, это плохо. Полиция помогает людям, когда с ними случается что-то плохое.
Не помогает. Ручаюсь. Могу даже фотографии показать.
Я не знаю, что говорить, поэтому пожимаю плечами. Похоже, она принимает это за какой-то ответ на ту частично сформулированную дилемму, которая копошится у нее в голове, потому что она улыбается, говорит, что ей надо возвращаться к работе, и уходит.
Салли больше нет, но паранойя моя остается, и от одной мысли о том, что она могла побывать в моей квартире, меня начинает тошнить. Если Салли действительно была у меня дома, мне надо ее отблагодарить. Она могла там кое-что видеть, и я мог ей кое-что рассказать такого, после чего ночной визит к ней будет в порядке вещей.