Чистильщик

Клив Пол

Я знаю таких людей. От них обществу никакой пользы, они лишь занимают место. Выплевывают на свет младенцев не потому, что не умеют пользоваться контрацепцией, а потому, что надеются получить льготы от государства, которых никогда не хватает на то, чтобы нормально вырастить ребенка. Это — мир Бекки. Некоторые просто не могут из него вырваться или не знают, куда бежать. Интересно, осознает ли она, что заперта в нем?

Этой ночью я предоставлю ей возможность избежать жестокости этой жизни.

В этом моя человечность.

31

Детская

уставлена всей той яркой веселой ерундой, которой у меня в детстве никогда не было. На стенах развешаны постеры с героями мультфильмов; они гоняются друг за другом с идиотскими улыбками и такими жестами, которые делают их похожими на голубых. Даже по одеялам бегут персонажи из мультиков, возбужденно застывшие на месте. Часы на маленьком голубом столике сделаны в форме клоуна. Глаза его тикают туда-сюда, отсчитывая минуты, прошедшие с того мгновения, как обитатели этой комнаты потеряли свою мать. Но клоун этого не знает. Он продолжает улыбаться, его полные красные губы почти такие же, как у Бекки, а глаза бегают туда-сюда, туда-сюда, разыскивая что-то, чего он не найдет никогда. По полу разбросаны цветные игрушки. Полные плюшевые мишки выглядят так, будто их покромсали игрушечные солдатики и тела их были брошены на этом хаотичном поле битвы. В углу сложены стопки настольных игр. Одна из коробок открыта, и детальки рассыпаны по ковру. Этажерка, в которой больше игрушек, чем книг, придвинута к стене.

Основные цвета в комнате — голубой и светло-розовый. Успокаивающие цвета, по крайней мере, они так считают. Они потратили тысячи долларов на исследования, которые это доказывают. Счастливые цвета — счастливые дети. Лично у меня в детстве стены в комнате были серыми. Повесь я тогда постер — и меня закопали бы живьем. А между тем я совершенно счастлив. Мог бы сэкономить этим исследователям кучу денег, если бы они сначала обратились ко мне.

— Ты считаешь, что в последний раз видела его два месяца назад? — переспрашиваю я.

— Ага, вроде того.

— А ведь ты должна была запомнить клиента, который заплатил тебе две тысячи долларов.

Она пожимает плечами.

— Поди разберись. Я больше запоминаю деньги, чем что-либо еще.

— Как его звали?

— Его имя? А что в имени его?

— Все, — отвечаю я, раздумывая, не пытается ли она процитировать Шекспира. Решаю, что не могу приписать ей подобной эрудиции, и списываю на случайность. Тем не менее чувствую себя тревожно. Может ли шлюха оказаться такой умной?

Она пожимает плечами.

— Он не сказал мне.

— А что он тебе сказал?

— Только то, что он от меня хочет.

— И что он от тебя хотел?

Она пересказывает. С такими подробностями, что я заливаюсь краской.

— И ты дала ему это за две тысячи долларов?

— Ага.

Не могу понять, была ли действительно осуществлена эта сделка. Зато я четко вижу сходство

между этой встречей и смертью Даниэлы Уолкер. Тот же почерк.

— Куда он тебя взял?

— По-моему, я только что рассказала.

Я качаю головой.

— Я имею в виду, куда он тебя отвез — к себе домой, к тебе домой, в мотель, куда?

— Ах, это. Ну, это была комната в мотеле. Мы обычно к клиентам на дом не ездим.

— Помнишь название мотеля?

— Одно старенькое заведение на другом конце города. «Эверблю». Слышал?

Киваю. Никогда там не был, но пару раз проезжал мимо.

— Он снял комнату, когда приехал с тобой туда?

— Нет. Она у него уже была заказана. Мы просто подъехали и сразу поднялись в его комнату.

— Он там жил?

— В смысле?

— Ты видела там какие-нибудь чемоданы? Одежду?

— Нет, но я особо не всматривалась.

Наверное, он там все-таки не останавливался. «Эверблю» — настоящий притон, где сдаются комнаты на час как раз для таких, как Бекки, и их клиентов. Бекки как будто разговорилась. Раньше она держалась настороженно, всего опасалась. Теперь она чувствует, что заработает два косаря просто за разговоры, и после подробнейшего описания того разврата, которым они занимались с Кэлхауном, у нее не было причин что-то скрывать.

— Где он тебя подобрал?

— Там же, где и ты.

— Кто-нибудь это видел?

— Никто.

— А сутенер?

— Ты коп или кто?

Я вижу, что этот вопрос она хотела задать с самого начала. Тогда ее остановила жадность, но теперь, когда деньги у нее и, возможно, еще и в придачу раскладной ножик, чтобы их защитить, она может спрашивать все, что пожелает.

— Или кто.

— Если ты коп, то это провоцирование на уголовно наказуемое деяние.

Отлично. Какие мы грамотные.

— Я не коп.

Услышав это признание, она не показывает ни разочарования, ни облегчения.

— Так ты будешь меня трахать или как?

— Пока не знаю.

— Потому что вообще-то за такие вопросы тебе придется доплатить.

— Идет. Два косаря за ответы. Если я захочу секса, доплачу по обычному тарифу.

Похоже, ей такой расклад нравится.

— Так твой сутенер видел его?

— У меня нет сутенера.

— Серьезно?

— Ага. Был когда-то один, но он был настоящим зверем.

— Я думал, девочек, у которых нет сутенера, здорово достают девочки, у которых он есть.

— Этот парень был хуже, чем девочки.

— Так никто не знает, что ты уехала с ним?

— Только он, я и Бог.

Бог. Кхм. Забавно, что она Его упомянула. Как будто Ему есть дело до такого мусора, как она. Как будто Он будет тратить на нее время.

А ведь она носит распятие на шее, потому что является богобоязненной христианкой. Не вижу смысла. С другой стороны, она только что сообщила мне хорошую новость — что только я и Бог знает, что она сейчас здесь.