Чиж: рожден, чтобы играть. Авторизованная биография
Шрифт:
«Люди, тут часто одни и те же вопросы задают. Может, сократим? Ну, например: КПСС — Когда Приедешь Серёжа Скучаем, или СССР — Серёженька Слушаю Скучаю Реву, НАФ — Новый Альбом Фанам, НУФ — Ну Фигня, НИФ — Не Интересуешься Филателией? И т. д.
Чиж: Отлично!»
2001: «Гайдном буду!»
— Несколько лет назад Сергей Чиграков был обвешан феньками из бисера, всевозможными амулетами и золотыми браслетами. Куда подевалась вся эта роскошь?
— Что касается золотых побрякушек, у меня только один браслет: подарок какой-то поклонницы. А что? Красиво блестит и выглядит очень прилично. Амулеты я растерял и раздарил, а феньки донашивает моя дочка.
По поводу кардинальных перемен — можно ли кардинально поменять метод, которым ты дышишь? Песни и стихи не придумываются. Растет само по себе и растет...
В феврале 2001-го Чиж, как и советовала мама, не стал отмечать свой сороковой день рождения. Но столь серьезная дата волей-неволей заставляла задуматься. Его старший товарищ «батька Шевчук», например, утверждал, что кризис сорока лет присутствует у всех: ты словно весь мир уже познал, всё испробовал, во всем разочаровался, основательно утратил молодость, а нашел ли себя — неясно. Мик Джаггер, напротив, считал, что период от 20 до 40 лет — самый гадкий, и только после сорока окончательно понимаешь, зачем и как жить. Сорок лет, говорил он, это возраст нашей зрелости.
Позиция лидера «роллингов» была Чижу куда ближе.
«Когда мне было 20 лет, — сказал он в интервью, — я думал, что когда мне исполнится 30, то ни за что не стану играть рок-н-ролл и петь о любви, типа, в таком возрасте это будет обманом себя и слушателей... И вот мне 40, а я уверен, что всю оставшуюся жизнь буду играть рок-н-ролл и петь о любви. Во-первых, больше ничего не умею делать, а во-вторых, это единственные достойные ремесло и тема». («Спеть о любви, — соглашался с ним Стинг, — это испытанный способ сказать о многих важных вещах — о вере, о философии, о человеке».)
Подводя промежуточные итоги, Чиж мог бы сказать, что жизнь удалась. Его песни пели у костра, крутили по радио, старенькие кассеты заслушивали до дыр, а концерты практически всегда и везде проходили с аншлагом. Но наступило время других вибраций. Всё вокруг менялось слишком быстро и непредсказуемо. «Герои вчерашних дней» сильно истрепались, а музыкальные «модники», еще вчера мелькавшие по всем телеканалам и звучавшие из каждой розетки, в одночасье отгремели и сгинули, уступив место очередным «звездам на час». В российском шоу-бизнесе, с горечью констатировал джазмен Алексей Козлов, главным критерием стал «товарооборот», а значит — максимальная скорость смены моды на песню, исполнителя, группу или целое направление.
«Чижам» безработица и забвение вроде бы не грозили. Их жизнь по-прежнему состояла из бесконечных гастролей: 10–15 концертов в месяц считались нормой. Одно время они даже подумывали предложить Министерству путей сообщения сугубо «железнодорожный» сборник для трансляции в поездах дальнего следования, благо таких песен сочинилось немало — «Дополнительный 38-й», «Еду, еду...», «Дорожная», «Дорожная-2», «Снова поезд».
Но, кроме гастрольной болтанки, ничего принципиально нового не происходило. Если не считать очередной концертной программы «Энциклопедия» (сплошь из старых хитов) и переезда Чиграковых в более просторную квартиру на Мойке с «евроремонтом», где главе семейства даже выделили рабочий кабинет, чтобы он смог разместить там компьютер, все свои инструменты — гитары, перкуссии, диджериду, казу, губные гармошки, синтезатор и т. п., а также обширную фонотеку (хотя Чижа больше обрадовало, что он наконец-то получил возможность купить и поставить в гостиной рояль).
«Это очень плохо, когда всё хорошо, — говорил Чиж журналистам. — У меня действительно так было несколько раз. Ну, всё хорошо, лучше некуда. А потом непременно приходят какие-то неприятности. Это как бы расплата. Потому я не очень люблю, когда у меня всё хорошо. Я этого боюсь инстинктивно».
Неслучайно свой личный юбилей Чиж встретил радикальной сменой имиджа — родные, друзья и братья-рокеры испытали шок, когда увидели его бритым налысо. Артист без тени смущения объяснил, что побрился по пьянке: «Старый Новый год с друзьями отмечал, и вот стрельнуло мне. Поутру не узнал себя в зеркале, испугался, шарахнулся. А сейчас привык».
Дальше — больше: когда шевелюра слегка отросла, Чиж зачем-то выкрасил волосы в ярко-желтый цвет (сначала хотел цвет «сочной молодой травы», но в салоне просто не нашлось такой краски), полюбил носить очки со слабыми диоптриями в оправе а-ля Джон Леннон. Не нужно быть психоаналитиком, чтобы дать объяснение этим странным, на первый взгляд, метаморфозам: меняя (вроде бы спонтанно) свой облик, мы подсознательно надеемся на такие же кардинальные перемены в своей жизни.
И эти перемены не заставили себя ждать.
Возвращаясь с очередных гастролей, Чиж зашел в свое купе и увидел девушку-блондинку. Попутчицу звали Валентиной. Странно, но рок-звезду она не узнала. Возможно, потому, что мало интересовалась отечественным роком. «Сначала он мне не понравился, — рассказывала Валя. — Представьте себе: в купе вваливаются два бритых наголо мужика на бровях [123] , я прошу одного из них уступить мне нижнюю полку, а они не соглашаются. Я обиделась, послала их и полезла на свою верхнюю полку».
123
Вторым был волосатый Баринов. — Авт.
«Зато уже через пять минут, — продолжил Чиж, — Вале пришлось с нами пить водку. Так и познакомились». Оказалось, что Валентина родом из Великого Новгорода, по образованию экономист (специализация — менеджер по туризму), прилично знает английский и собирается поехать на стажировку в Англию. Они договорились переписываться по электронной почте.
Так начался их роман. Пока что виртуальный.
Последствия были мгновенными (хотя Чиж утверждает, что это всего-навсего совпадение). Зимой 2001 года в интервью корреспонденту «МК-бульвара» он признался: «Ты знаешь, я молчал три года. Между нами говоря, я ничего не писал. Вообще. Единственное, что я написал за это время, — цикл стихов под названием “Бл...ские стихи”... Там, по-моему, двенадцать стихотворений. И ничего вообще. Миллион нот музыки и ни одной строчки. А сейчас, знаешь, как окошко открылось, и всё выливается. Я пишу, и мне так кайфово от этого... И оказывается, я три года не улыбался. А сейчас хожу, улыбаюсь, я всем рад. Я пишу какие-то песни — это так здорово! Я не боюсь чистого листа, не боюсь авторучки. Как сумасшедший беру и записываю... Я сейчас могу в день писать по две-три песни. Чем и занимаюсь».
Интересная деталь: многие из этих песен Чиж написал, забравшись в северную глухомань, в санаторий под Вяткой, где его вдохновение подпитывала не только местная лечебно-столовая сульфатно-кальциевая минеральная вода «Нижне-Ивкинская». Сотрудники санатория рассказали журналистам, что не раз становились свидетелями, как Чиж забирался на водонапорную башню и кричал оттуда что-то из своего репертуара. («Враки. Я боюсь высоты. А если б и забрался, декламировал бы не себя любимого, а Есенина, Маяковского, Пушкина...»)