Чосер
Шрифт:
было простой формальностью или фигурой речи. В то время Лайонс ведал “мелкими
сборами” и, следовательно, был одним из патронов Чосера; есть даже основания
предполагать, что он мог способствовать получению выгодной должности для
единственного сына своего друга. Но Лайонс был прожженным дельцом старой закваски, не
упускавшим случая прикарманить казенные деньжата, и не прошло и двух лет со времени
вступления Чосера в должность, как Лайонс был уличен в злоупотреблениях,
и отправлен в тюрьму Таким образом, выполнять свои обязанности Чосеру не всегда бывало
легко и приятно. Едва начав службу, он, по-видимому, отказался от помощи “надежного
заместителя” и все “сводные списки” и отчеты писал собственноручно.
Жаль, конечно, что не сохранилось этих рукописных документов, которые могли бы
дать ключ графологу к пониманию характера Чосера в этот период его бурной деятельности, период, когда уже получивший признание мечтательный придворный поэт вдруг очутился в
среде лондонских дельцов и клерков – упрямых, вздорных, а порой и вороватых. Конечно, круг этих людей был ему знаком с самого рождения, и он должен был знать, как с ними себя
вести и разговаривать. Мы можем представить себе его как человека в высшей степени
доброжелательного, любезного и тактичного и в то же время умного, ловкого и
проницательного. Возможно, он даже гордился своей способностью жить одновременно в
двух мирах – в поэтическом мире любви и прозаическом деловом мире. Можно даже сказать, что разнообразие и разнородность поэзии Чосера имеют основой именно его способность
жить как бы “между” этими двумя мирами, не принадлежа всецело ни тому, ни другому и не
разделяя полностью установлений обоих. Поэту в высшей степени была свойственна ирония.
В следующей из своих поэм, написанной после вступления в должность инспектора и
названной “Храм Славы”, о работе своей Чосер отзывается с категоричной определенностью: Лишь только, подведя итог,
Ты свой дневной закончишь труд,
Не развлечения зовут
Тебя тогда и не покой, —
Нет, возвратясь к себе домой,
Глух ко всему, садишься ты
Читать до полуслепоты6.
Нам известно о книжных занятиях Чосера и любви его к ним, но по счастливой
случайности известно и где располагался его “дом”. Поэт жил над Олдгейт, одной из
лондонских застав. Поселился он там, по-видимому, примерно в то же время, когда заступил
на службу. Аренда была дарована ему за месяц до принятия им должности инспектора, о чем
свидетельствует “Ландон леттер бук” (“Лондонские ведомости”): “…дом над воротами
Олдгейт [supra portam de Algate],
востоке, и всем, что внутри содержится, пожизненно в пользование означенному Джеффри
передать”. Следовательно, и все убранство дома было пожаловано Чосеру пожизненно и
бесплатно, что, даже и по средневековым меркам, считалось ценным подарком. Дарителями
числились мэр Адам де Бьюри, олдермены и “communitas civitatis Londonie” (община
граждан города Лондона), однако, судя по всему, городские власти действовали по
распоряжению двора или совместно с ним. Контакты и связи двора с богатым купечеством
были в то время, как мы еще увидим, весьма прочными. Помещение, дарованное
перспективному чиновнику, было достаточно просторным – надвратная постройка, целый
этаж: помещение внутри двух башен по сторонам ворот и прямоугольное пространство
между ними. В башнях было по двадцать шесть футов в длину и двенадцать в ширину, помещение же между ними имело в длину около двадцати футов, а в ширину – двенадцать.
За башнями располагались еще две комнаты поменьше. Подняться в дом можно было по
двум каменным лестницам с одной и с другой стороны. Окон было два – одно с видом на
запад, на город, второе окно обращено было на восток и глядело сверху на пригороды и
сельскую местность за городской стеной. Чосер имел доступ и к самой стене, и к
тянувшемуся по ней парапету. Сооружение называлось “Олдгейт” (старые ворота) ввиду его
происхождения, уходившего своим началом, как говорилось, “в незапамятные времена”.
6 Перевод И. Кашкина.
После многочисленных неприятельских набегов и штурмов стена обветшала и в XIII веке
была восстановлена, а по словам любителя древностей Джона Стоу, “возведена заново” на
нормандский лад, то есть укреплена бастионами, сооруженными из камня, добытого в
нормандском Каене, и мелкого кирпича, называвшегося “фландрской плиткой”. Топография
окружающей местности подробно описана Стоу и другими. Это обычное для Лондона
смешение ремесленных мастерских и садов, больших домов из тесаного камня и
покосившихся под низкими крышами хибарок, постоялых дворов для путников, в мешанине
тесных сараев и харчевен, дворов и проулков, стойл для лошадей, церквей для набожных.
Шум врывался сюда на рассвете, когда Уильям Дерхерст, привратник Олдгейта, открывал ворота. Это служило сигналом к началу торговой жизни Лондона: в город шли
бесчисленные подводы и телеги, повозки и пешие торговцы с грузом птицы и яиц с