Чосер
Шрифт:
во многом снимаются. Речи Хризеиды и Пандара туманны и расплывчаты по определению –
ведь истинные чувства свои они скрывают, но хороший актер способен вдохнуть в них
жизнь. Надо полагать, что Чосер являлся именно таким актером. Он актерствовал и в жизни, играя роли дипломата и посредника, и, должно быть, читая, тоже использовал свое умение.
Он мог разыгрывать “Троила и Хризеиду” перед придворной публикой, но мог
выступать с чтением своей
купечество отмечало праздник, называвшийся на французский лад “пюи”, во время которого
устраивалось своеобразное состязание в ораторском искусстве, – жанр, популярный в
Средневековье, имевший сходство с дебатами в королевских судебных иннах. Считается, что
такие состязания положили начало тюдоровской драме. На этих популярных общественных
сборищах хорошо смотрится и фигура Чосера. Возможно, участием его в них объясняется и
посвящение поэмы Джону Гауэру и Ральфу Строуду. И тот и другой имели судейские
полномочия и принадлежали к так называемой городской аристократии.
Но оснований делать точные выводы мы не имеем. К тому же в “Троиле и Хризеиде”
есть отсылки, свидетельствующие и о книжном предназначении поэмы, адресованной
одинокому внимательному читателю:
Читатель мой, способен ты понять
То горе, что язык не в силах передать.
В тот же период Чосер создает короткое стихотворное обращение к переписчику по
имени Адам:
Писцу Адаму ежели случится
Поэму эту вновь переписать,
Советую не торопиться
И быть внимательным к словам,
Коли по шее получить боится.
Поэт здесь сетует на ошибки и невыверенность рукописных копий, сделанных неким
Адамом так небрежно, что их приходится “подчищать”, дабы придать им надлежащий вид.
Таким образом, мы получаем еще одно свидетельство того, что “Троил и Хризеида”
распространялась в списках и текст поэмы предназначался не только для декламации перед
публикой, но и для вдумчивого чтения. Здесь, как и во многих других отношениях, Чосер
пребывает в двух ипостасях, находясь как бы в промежуточном состоянии между двумя
различными сферами: с одной стороны, он – придворный поэт, читающий свои произведения
в вечереющем саду, с другой – скромный служитель литературы.
И совершенно естественно и неизбежно вновь обратиться здесь к картинке на
фронтисписе в одном из изданий “Троила и Хризеиды” – поэт, на подобном кафедре
возвышении, выступает перед благородной публикой, и это похоже на проповедь. Чосер
здесь и серьезен, и в то же время занят игрой, то есть воплощает некий излюбленный им
контраст – красноречие как способ дать нравственный урок, в котором форма не менее
важна, чем содержание. Высказывалась мысль, что две фигуры перед украшенным
возвышением исполняют мимическую сцену, иллюстрирующую описываемые Чосером
события, – интересное соображение, выдвигающее новую возможную деталь выступления
поэта. Но публика главным образом поглощена звучащим словом, объединенная общим
действом, протекающим по собственным законам, а также общими чувствами, надеждами и
переживаниями. Поэт обращается к собравшимся перед ним и завладевает их вниманием.
Его стихи, как говорил сам Чосер, “заставят их краснеть иль погружаться в мечтанья”.
Временами тон его бесстрастен, временами – вдохновенно красноречив и демонстрирует
незаурядное ораторское мастерство, а потом он вдруг спускается с котурнов – и перед
слушателями простой и близкий им человек; он может пошутить, рассказать забавный
анекдот, позволить себе хитрый намек; теперь это не безличный оратор, а просто Джеффри
Чосер, чьи особенности и слабости хорошо известны некоторым из присутствующих.
Существует ряд тактических приемов и тонкостей, которые тоже могли им использоваться.
Возможно, он перевоплощался в другое лицо с помощью мимики или жеста, опровергал
сказанное, снижая эффект и меняя ожидаемое впечатление. Вот почему, как оказалось, совершенно невозможно дать раз и навсегда определенное истолкование написанных
Чосером текстов: каждый исследователь и критик имеет на этот счет свою теорию. Не будь
актера, исполнителя, в чем был бы смысл текстов? И к чему критическое истолкование, исследование, когда стихи являют себя каждый раз по-разному, свежо и неожиданно?
В финале “Троила и Хризеиды” Чосер обращается к своему созданию с таким
напутствием:
… Ступай, книжонка, отправляйся в путь!
А встретится тебе когда-нибудь
Поэт, что Дантом некогда венчан,
Гомер, Овидий, Стаций иль Лукан,
Соперничать не смей ты, будь скромна,
Лобзай смиренно праху этих ног,
Будь памяти учителей верна,
Тверди тобой заученный урок.
Во мне ж надежда теплится одна,
Что, может быть, – пусть сгорбленный
и хилый —
В комедии я попытаю силы15.
Это предчувствие будущей “комедии” – написанных в последние годы
“Кентерберийских рассказов”, но важно другое, то, что Чосер нацелился на место в пантеоне