Чосер
Шрифт:
товара или же припасов, в числе которых на первом месте находился эль.
Среди одноэтажных хибарок и двухэтажных строений с беленными известкой стенами
и соломенной кровлей мелькали пустыри и садики. По улочкам и переулкам, между лавками
и жилыми домами, заборами и складами бродили куры и утки, овцы и свиньи. Мостовые
были сильно разбиты, всюду высились кучи мусора и навоза, ждущие уборщика или
золотаря. В воздухе стоял запах горелых дров и битума,
С восходом солнца открывались главные городские ворота, и от Майл-энда начинали
тянуться вереницы подвод с хлебом: пекари везли на лондонские улицы свой драгоценный
груз, среди которого лучшим почитали хлеб с изюмом и цукатами и худшим – так
называемый “таможенный”. Лошади и экипажи также начинали прокладывать себе путь, протискиваясь по узким улицам между носильщиками, торговцами и водоносами. Город
беспрерывно разрастался, и всюду кипела стройка. К концу XIV века Лондон насчитывал, по
различным оценкам, от сорока до пятидесяти тысяч жителей, но, какова бы ни была
плотность населения в пределах квадратной мили, внутри городских стен стоял
непрекращавшийся шум и гвалт и кипела жизнь. Лондонцев можно было уподобить
пчелиному рою, вечно занятому своим делом, но если тронуть – весьма опасному. Однако
звучавшие на лондонских улицах утренние приветствия были доброжелательными:
“Благослови тебя Господь…”, “Спаси тебя Боже”, “Бог в помощь”, “Доброго дня, хорошей
погоды”. С этими словами смешивались постепенно росший личный шум и первые крики
разносчиков: “Дюжина селедок за пенни!”, “Пирожки горячие!”, “Жирные свиньи и гуси!”,
“Говяжьи ребрышки!”, “Пироги на любой вкус!”. На углу какой-нибудь слепец с белым
посохом в руке распевал популярную песню “На Джей потратил я напрасно труд и время”, упоминаемую Чосером, или “Любовь моя уехала в далекие края”. Чосер хорошо усвоил язык
улицы, густую колоритную смесь простонародной латыни с англо-нормандской
фразеологией и местным английским говором. Это проявляется у него как в настойчивом
обращении к столь свойственной лондонской речи гиперболичности, так и во вкравшихся в
его стихи отдельных словечках и выражениях: “Постой-ка, парень, охолони чуток”, “Рот на
замок”, “Чего городишь-то”, “Поберегись-ка, дурень” и так далее. По ночам, в минуты
относительной тишины, был явственно слышен шум реки.
Для Лондона XIV века и его культуры символичным представляется приблизительное
совпадение количества церквей и трактиров (первых насчитывалось девяносто девять, вторых же – девяносто пять; богаделен и часовен при этом никто не считал, как и
повсеместно распространенных пивных). В последующие века набожность лондонцев была
признана всей Европой, и нет оснований полагать, что в XVI веке религиозное рвение их
было менее пылким. Центром и самым торжественным событием религиозной жизни
Лондона являлась месса. В благословенный миг евхаристии, когда хлеб становился Телом
Христовым, начинали звонить колокола. Самый ход времени в городе соизмерялся с
таинством религиозного обряда и определялся им. В культуре также властвовали обряд и
ритуал. Светская иерархия и светские празднества и церемонии строились в подражание
церковным. Неудивительно поэтому, что поэзия Чосера полнится религиозной символикой и
религиозными образами. “Кентерберийские рассказы” обрамлены в сюжет паломничества, и
почти в каждом из них, прямо или косвенно, речь заходит и о “благости Святой Церкви”. В
этом собрании позднесредневековых повествований содержатся и рассказы о святых, и
тексты весьма благочестивого содержания. Праздники и религиозные процессии на
лондонских улицах, как и кричаще яркая одежда горожан, тоже свидетельствуют о тяготении
тогдашней лондонской культуры к зрелищности. Культура эта несет следы
взаимопроникновения идеализма и реализма, и потому даже самые натуралистические
детали у Чосера могут полниться благочестием. В мистериях, которые так часто наблюдал
Чосер, библейские легенды перемежались фарсом, в них вклинивались скабрезности; в
“Рассказе Мельника” из “Кентерберийских рассказов” доморощенная версия легенды о Ное
и ковчеге становится поводом для многочисленных упоминаний всяческих “пуканий”,
“писаний” и “голых задниц”. От цивилизации, так грозно теснимой постоянной угрозой
смерти и болезни, трудно ожидать неукоснительного соблюдения правил приличия и
“хорошего тона”. Описание Лондона XII века у Уильяма Фицстивена дает нам представление
об обстановке, в которой начинались рост и развитие города.
Фицстивен пишет о прорезаемых чистыми ручьями лугах, что раскинулись
непосредственно за городскими стенами; даже в XVI веке стражники на стенах города и у
его ворот могли любоваться картиной необозримых просторов, а о гашении огня в Лондоне
работавших на окрестных полях оповещали колокольным звоном. Он упоминает “ровный
луг” – место, предназначенное для конных состязаний и лошадиных торгов, которое во