Чтиво
Шрифт:
— Скорее всего, не думали вообще.
— Ты всегда думал, — сказал Билл. — Наверное, увидел в том какой-то символ.
— Я был вдрызг пьяный.
Билл широко улыбнулся. Пфефферкорн очень любил и всегда ждал эту улыбку. Сейчас в ней таилось отчаяние, но все равно он вновь почувствовал себя пупом земли. Не желая, чтобы она угасла, он задал новый вопрос:
— Что еще ты помнишь?
—
— Говори.
— Все помню.
— Правда?
— Конечно.
— Тогда рассказывай. Рассказывай все.
Шли вдоль берега. Рычал и плескался прибой. Колокол отбил десять ударов. Шли дальше. Плотный холодный песок сиял, словно танцпол. Колокол прозвонил одиннадцать раз. Память вела археологические раскопки, воссоздавая разрушенный облик прошлого. Песчаная коса уперлась в утес, нависший над океаном. Волны шарахались о камни, оставляя витые пенистые следы, похожие на лассо. Пфефферкорн и Билл привалились к источенной водой скале.
— Берлин, — сказал Пфефферкорн. — В два часа ночи ты вышел из комнаты.
— Раз ты говоришь…
— Хорош придуриваться.
— Ну помню, помню.
— Куда ты ходил?
— Встречался с девушкой, куда еще.
— Что за девушка?
— Мы познакомились в парижском поезде.
— Не помню никакой девушки.
— Ты дрых. Мы столкнулись у туалета. Поболтали и условились завтрашней ночью встретиться в парке возле дома ее тетки.
— Ничего не сказал, просто взял и смылся.
— Кончай, Арт. Что я должен был сказать?
— Боялся, что я разболтаю Карлотте?
— Мысль мелькнула.
— Неужели ты думал, я тебя продам?
— Говорю, мелькнула.
— Пусть я завидовал, но я же не сволочь.
— Я знал про твои чувства к ней.
— И что?
— Подумал, ты кинешься ее защищать.
— А как насчет моих чувств к тебе? — спросил Пфефферкорн.
Помолчали.
— Ты меня любил, — сказал Билл.
— То-то и оно, пропади ты пропадом, — сказал Пфефферкорн.
Помолчали.
— Прости. Надо было сказать.
— Да уж.
— Извини. Пожалуйста.
— Ладно, проехали, — сказал Пфефферкорн. — Карлотте признался?
Билл кивнул.
— Рассердилась?
— Слегка. Знаешь, у нас были не те отношения.
Пфефферкорн не стал уточнять, что значит «не те».
— Интересно, а что ты подумал насчет моего
— Не знаю. Секретное задание.
Билл засмеялся:
— Вынужден огорчить.
Помолчали. Прилив поднимался.
— По телефону я слышал, как плачет ребенок, — сказал Пфефферкорн.
Билл кивнул.
— Мальчик, девочка?
— Мальчик, — сказал Билл. — Чарльз.
— Чарльз, — повторил Пфефферкорн.
— Они зовут его Чарли.
— Мне нравится.
Помешкав, из нагрудного кармана Билл достал маленькое фото.
Пфефферкорн разглядывал внука. На деда не особо похож. Конечно, дочь-то больше пошла в мать. Волосы темные, выбились из-под лыжной шапочки. Глаза голубые, но это ничего не значит. Дочь тоже родилась синеглазой, а потом стала кареокой красавицей. Все меняется.
— Он прелесть, — сказал Пфефферкорн.
Билл кивнул.
— Есть второе имя?
Билл опять помешкал.
— Артур.
Помолчали.
— Можно оставлю? — спросил Пфефферкорн.
— Да, это тебе.
— Спасибо.
Билл кивнул.
— Значит, ты ее видел?
— Нет, но наслышан.
— И как она?
— По-моему, справляется. Конечно, тоскует по тебе. Однако живет своей жизнью.
— Другого и не надо. Правда, я совсем не в восторге, что оставил ее с ним.
— Думаешь, найдется такой, кто приведет тебя в восторг?
— Вряд ли.
— Ну вот.
Пфефферкорн кивнул. Махнул снимком:
— Еще раз спасибо.
— Пожалуйста.
Пфефферкорн спрятал фото в карман.
— Ты хороший писатель, — сказал он. — И всегда был.
— Врать-то зачем?
— Я не вру. У тебя талант.
— Приятно слышать.
— Прими как комплимент.
— Ладно.
Помолчали.
— Вот чего я не пойму насчет этой сделки, — сказал Пфефферкорн. — Ты же вроде как умер?
Билл кивнул.
— И вдруг выпускаешь новую книгу?
— Под своим настоящим именем.
— Ну наконец-то! — рассмеялся Пфефферкорн.
— Удивлюсь, если продажа превысит дюжину экземпляров.
— Но ведь ты пишешь не ради тиража.
— Нет.
— И все же, зачем им это? — спросил Пфефферкорн. — Какая выгода?
— Возможно, это моя награда за тридцатилетнюю службу.
— Брось! Даже я знаю, что их это не колышет.