Чтиво
Шрифт:
Из больницы его выписали на костылях, снабдив флакончиком болеутоляющего и предписанием явиться через пять недель. Пфефферкорн затаился в дешевом отеле, где по телевизору смотрел бейсбол. Еще венесуэльские сериалы. Еще дублированную версию передачи «Дрянь стишки!». Для практики он разговаривал с телевизором, поскольку испанским не пользовался со школы, когда на уроках вместе с Биллом составлял диалоги.
После того как сняли гипс, Пфефферкорн еще месяц восстанавливал силы. Совершал долгие медленные прогулки. Возобновил приседания и отжимания. На Плаза де ла Катедраль ел croquetasи слушал уличных музыкантов. Вечерами вздрагивал от пушечного залпа в крепости Сан Карлос де ла Кабанья. И много думал.
На такси он добрался до укромного пляжа в получасе езды от города.
Таксист отвез его на Малекон. На эспланаде из-под козырька ладони Пфефферкорн смотрел на север, где был Ки-Уэст. С такой дали ничего не разглядишь, но чудилось, будто остров виден.
114
Он постоянно переезжал.
Винтовым самолетом добрался в Канкун. Переночевал в мотеле и первым автобусом выехал из города. В случайном поселке вышел и дальше двинулся пешком. Переночевал в мотеле и снова сел в автобус. То же самое на другой день, и на следующий. Больше суток нигде не задерживался. Ел, когда чувствовал голод, спал, когда уставал. Отпустил бороду. Густую, только на верхней губе имелась проплешина.
Однажды вечером в каком-то безымянном поселке он шел с автостанции и, уловив шум потасовки, решил глянуть, в чем дело. В загаженном проулке двое бандитов грабили старуху, угрожая ей ножом. Пфефферкорн принял стойку. Нога его зажила, но еще чуть ограничивала подвижность. Однако он стал жилистым и небывало крепким. Сплошные мышцы и кости.
Старуха рыдала, цепляясь за свою сумку.
Пфефферкорн свистнул.
Бандиты переглянулись и осклабились. Один что-то бросил напарнику и двинулся на Пфефферкорна, поигрывая ножом, сверкавшим в лунном свете.
Он рухнул на колени, хватая ртом воздух.
Другой убежал.
Пфефферкорн поднял старуху на руки и три квартала нес до ее дома. Бабка все плакала, теперь уже благодарно. Благословила его и расцеловала в щеки.
— De nada [29] , —сказал Пфефферкорн.
Утром он уехал.
115
Всюду были одни и те же рынки, площади, соборы. На улицах одни и те же фрески Идальго, Сапаты и Панчо Вилья. [30] В сельской глубинке было невозможно достать иностранные газеты, и потому о развитии событий в Злабской долине Пфефферкорн узнал, лишь добравшись до интернет-кафе в Мехико.
29
Не за что ( исп.).
30
Мигель Идальго (Мигель Грегорио Антонио Игнасио Идальго-и-Костилья-и-Гальяга Мондарте Вильясеньор, 1753–1811) — мексиканский католический священник и революционный вождь в войне за независимость от испанского владычества, национальный герой Мексики, прозванный «отцом Отечества». Эмилиано Сапата (1879–1919) — лидер Мексиканской революции 1910 года, национальный герой Мексики. Хосе Доротео Аранго Арамбула, более известный как Франсиско или Панчо Вилья (1878–1923), — лидер повстанцев в Мексиканской революции.
Каждая сторона излагала свое видение ситуации, а уж читатель выбирал, кому верить. Согласно официальному телеграфному агентству Западной Злабии, торжества, посвященные тысяча пятисотлетию «Василия Набочки», имели грандиозный успех. Каждый гражданин получил экземпляр завершенной
Пфефферкорн перечел строку, в которой поминалась «завершенная поэма».
В Интернете электронного варианта «Василия Набочки» не нашлось.
В мотеле Пфефферкорн прочитал свой незаконченный финал поэмы. Теперь, остыв от работы, он и сам понял, что жена Жулка ничуть не ошиблась в своей оценке: это было ужасно.
Вечером вышел прогуляться. Повстречал сутенера, который бил проститутку, грозя вырвать ей язык.
Пфефферкорн свистнул.
116
Он звонил с таксофонов.
Не чаще раза в месяц-другой. Поди знай, кто отслеживает линию. К тому же, если переборщить, она просто перестанет отвечать на звонки неведомого мексиканского абонента. Даже лучше, когда говорит автоответчик. Он хотел одного — хоть на секунду услышать ее голос, и потому запись причиняла меньшую боль, чем ее живой отклик «Алло? Алло?», на который он не мог ответить.
117
Он говорил себе, что в прибрежной деревушке обосновался из-за мягкого климата и близости океана, подразумевавшего какой-то итог. Но истинная причина была в том, что кончились деньги. Он скитался уже больше года и устал. Устал от запаха дизельного топлива, устал засыпать сидя и, проснувшись, спрашивать попутчика: «Где мы?» Устал от роли недреманного ока справедливости. Поначалу это было даже забавно (зуд в кулаках лучше аллергического чиха, что охватывает шлюху в исповедальне), однако все вокруг настолько погрязло в пороке, что, на поверку, своими подвигами он лишь тешил собственное «я».
Центр всякого мексиканского села — громоздкая церковь, и его деревушка не была исключением. В обязанности Пфефферкорна входило подметать пол, натирать молельные скамьи, закупать провизию и помогать на кухне. В работе он весьма поднаторел. С помощью картофелины умел вывинтить из патрона лопнувшую лампочку, подладить охромевший стул.
Главным его делом было следить за колокольней. Он шугал птиц и летучих мышей. Соскребал помет. Смазывал петли. Распутывал веревки. Утомительная работа окупалась колокольным звоном, застававшим его за чтением или на прогулке. Суетный человек слышал в нем лишь единую монотонную ноту, но внимательный слушатель различал тугое сплетение тонов и обертонов. Осознание своей сопричастности красоте наполняло Пфефферкорна удовлетворением, долго не исчезавшим и после того, как колокол смолкал.
За труды он получал несколько песо, двухразовую кормежку и право ночевать в бывшем угольном сарае — халупе шесть на девять футов с земляным полом и сетчатым окошком, не пропускавшим крупных насекомых. Он засыпал под шелест океана и пробуждался от оголтелого квохтанья кур, свободно разгуливавших по двору. Чайки и пеликаны, усевшиеся на изгородь, образовывали странную, прыгающую линию горизонта. Летом Пфефферкорн спал голый. Зимой падре выдавал ему пару одеял, а брат Мануэль укрывал брезентом жестяную крышу. Едва собиралась гроза, халупу обесточивали, и Пфефферкорн всегда держал под рукой фонарик. Вторая рубашка его висела на гвоздике. Вняв укорам предков, Пфефферкорн тайком снял с него распятие. В халупе умещались койка и его растущая библиотека — уложенные вдоль стены книги.