Что движет солнце и светила (сборник)
Шрифт:
— Вы уж извините, — разулыбалась Захаровна. — К ней все больше вот такие приходят, — она кивнула на мужика. — А вы — культурный, заметный, и не подумала, что вы к Фо…, — и осеклась, глядя за спину Игоря Николаевича. Он обернулся: Ленка!
В легком ситцевом халатике, покрытом голубыми цветочками, она казалась худенькой девушкой-подростком. Но в руке давно держала дымящуюся сигарету.
— Ой, Игорь! — она испуганно округлила глаза. — Ты как меня нашел? Ах, да! Мы как-то встречались, — и, засмущавшись, прильнула губами к сигарете и как-то жеманно
— Фокусница, — тоскливо позвал ее мужичок в шубе. — Ты че, бля, завязала по-новой, никак?
— Не по-новой, а насовсем! — отрезала Ленка. — Давай вали отсюда!
— И даже браги нет, да? — настаивал мужичок. — Горит в трубах, спасу нет!
— Да катись ты! Ох и обрыдли вы мне все!
Игорь Николаевич, подхваченный ее рукой — на удивленье цепкой, сильной, пролетел по темному коридору и воткнулся в узкую комнату. Дверь с шумом захлопнулась за ними. На окнах висели занавески из того же материала, что и Ленин халатик, густо пахло то ли цветочным одеколоном, то ли дезодорантом, и грустно взирала со стены Божья матерь, прижимающая Младенца к груди.
— Падай, — сказала Лена. — Сейчас чаю попьем. Ты куришь? Кури, не стесняйся…
— Да я на минутку, рассиживаться не буду…
— Ну уж, — хмыкнула Лена. — Ближний ли свет наша общага, чтоб сюда на минутку ехать! Впрочем, помню, ты и раньше был «минутный»: раз-два, и уже на часы поглядываешь.
Игорю Николаевичу было душно, и он распахнул пуховик.
— Да разденься ты! — сказала Лена. — Ну, чего молчишь? — и снова хмыкнула: — Ой, Игореша, а ведь и вправду мы с тобой как петух с курицей… это, ну в общем, общались: вскочил-соскочил, хвост распушил и в кусты.
— Лена, да чего ты в самом деле? — смутился Игорь Николаевич — Сколько лет не виделись, не разговаривали…
— Хотел бы поговорить — уже давно нашел бы! Молчи, Игорь. Я тоже помолчу, вот чай заварю, варенье достану. Оно из крыжовника. Помнишь, как мы у нас в саду крыжовник собирали?
Он не помнил и пожал плечами.
— А фильм «Девять с половиной недель» видел? Там один мужик свою бабу разными фруктами и всякой вкуснятиной кормил. Класс! А я как вспомнила наш крыжовник, так и разревелась, дура. Ты брал ягодку губами, прижимал меня к себе и целовал, а крыжовника перекатывалась изо рта в рот, пока кто-нибудь из нас не раскусывал ее, и ничего вкуснее не было!
Он вспомнил. Господи, да ведь это была просто игра, впрочем, нет, не игра, а что-то вроде тренировки на будущее. Юрка показал ему машинописные листы с описаниями разных способов любви, и особенно Игоря поразила глава о поцелуях: можно, оказывается, набрать в рот сока и напоить им девушку, или перекатывать языками клубнику, сливу, персик, или обмениваться слюной — это, впрочем, ему показалось противным: какая радость от мокроты, которую сплевываешь? И вообще, в слюне могут быть разные микробы, особенно если у девушки зубы, допустим, не в порядке.
— Замечательный
И понес какую-то чушь, банальщину, даже самому стало неудобно, но Лена улыбнулась:
— Да и сейчас еще не старые! Ты вон какой видный, весь из себя фактуристый мужчина, заметный…
Игорь Николаевич понимал, что и ему следовало бы сказать что — то в том же духе, но он решил сменить тему и сделал это неуклюже:
— Живешь-то как, Лена?
— А! — она скривила губы, будто лимон съела. — Моя жизнь — копейка, ни хрена не стоит! Сам видишь: то ли бичиха, то ли распустеха, то ли баба, то ли нет…
Игорь Николаевич и не знал, что сказать, хотя вспомнил, как хороша была Ленка много-много лет тому назад: ни о чем другом в любви не думала — только о ней, о любви.
Он закурил и стал смотреть, как Лена заваривает чай, расставляет блюдечки, чашки, сметает со стола только ей видные крошки. Совсем не похожа на ту вокзальную распустеху, даже и хороша, пожалуй.
— А ты и вправду ведьма? — вдруг спросил Игорь Николаевич. — Умеешь, к примеру, порчу напустить?
— Да ты что? — удивилась Лена. — Ученый мужик, а несешь невесть что.
— А помнишь, пригрозила мне: порчу, мол, наведу?
— Пьяная была, — Лена отвернула лицо и вздохнула. — Я со зла что-нибудь как ляпну, а потом, хоть убей, не вспомню, — и вдруг оживилась: — А ты, значит, поверил? Ведьму ищешь, чтобы кого-нибудь заколдовать, да?
— Фу ты! — чертыхнулся Игорь Николаевич. — На кой ляд мне кого-то заколдовывать!
— Однако про сглаз спросил, — заметила Лена. — Я так думаю: никакого сглаза нет, а есть мура разная, которую человек сам себе в голову вбивает и начинает в нее верить. Вот, к примеру, на меня Кашпировский никакого эффекта не производит, а моя подруга Катька вся аж прямо трясется, и головой крутит, и в отключке лежит, и волосы у нее из рыжих черными стали…
Потом они пили чай, и говорили, и даже смеялись, шутили, но как-то натянуто, будто попутчики в поезде, желающие казаться друг другу лучше, чем есть на самом деле.
— А ведь ты так и не понял, что виноват передо мной, — неожиданно сказала Лена и посмотрела ему прямо в глаза. — Ты мог бы стать для меня всем, но не захотел. Я была для тебя — слушай, не отворачивайся! спермовыжималкой, вот я чем была!
— С ума сошла, — шепнул Игорь Николаевич и почувствовал, что кровь приливает к щекам.
— Ты мной пользовался, разве нет? И другие тоже только пользовались. Так и пошла-потопала девчонка: из рук в руки, с водочкой и красной икрой, пока молода была, а потом уж — было, Игорек, было! — и за стакан «Агдама», где-нибудь в кустах или подвале, тьфу!
Игорь Николаевич даже оторопел, и внезапно у него закружилась голова, будто смотрел вниз с крыши десятиэтажки, и липкий, жгучий ужас наполнил грудь, но тут же и сменился облегчением — все равно что в первый раз прыгнул вниз с парашютом и коснулся наконец земли.