Что движет солнце и светила
Шрифт:
– Надоело!
– крикнула Валечка.
– Надоело тебя слушать!
– А жить за мой счёт тебе не надоело?
– рассердилась Люба.
– Я бьюсь, колочусь, а тебе - хоть бы хрен по деревне, хоть бы два по селу! Чтоб завтра же твоего духа тут не было. Собирайся и езжай в город, к Юре. Выдумала тоже: не люблю-ю-ю, - передразнила она дочь.
– Стерпится - слюбится! Хоть один дурак нашёлся, чтоб такую, как ты, замуж взять...
– Слушай, а что, если я тебе расскажу, как этот Юра мной торговал? спросила Валечка.
– В натуре торговал!
– Что? Да как же это так?
– Обыкновенно, - ответила Валечка, вытянула из кармана халатика тонкую сигаретку и, не обращая на мать
– А ну, брось папиросу!
– закричала Люба. Она считала, что курят только самые распутные женщины.
– Сколько раз умоляла-просила тебя не делать этого!
– Счас! Докурю и брошу, - лениво протянула Валечка.
– Ты бы помолчала, а то ничего не скажу...
Любя, скрепя сердце, замолчала, но, отгоняя от себя сигаретный дым, демонстративно замахала рукой, как веером.
Валечка, не стесняясь, рассказала, как однажды ей позвонила Юлька, с которой они вместе учились на курсах. "Хочешь отдохнуть?
– спросила.
– Не бойся. Парни приличные. А своему скажешь, что к матери поехала". Валечке было скучно, тем более, что Юра ушёл до утра охранять свою контору. И она, недолго думая, согласилась. Юре оставила почти честную записку: поехала, мол, к Юльке кроить платье, может, там и заночует - это на всякий случай, для "отмазки".
Что они вместе с Юлькой делали в той компании - об этом Валечка скромно умолчала, но зато с воодушевлением поведала о дальнейших событиях:
– Представляешь, мы ещё спим, вдруг звонок в дверь. Это, оказывается, Юрочка приехал. Парни ему культурно говорят: " Никого тут нет. До свиданья!" А он как разорется: " Притон! Вертеп! Вы мою жену тут изнасиловали!" Парни: " Заткнись по-хорошему, если не хочешь в рог получить". А он, прикинь, сел в "тачку", взял ребят из своей кодлы и обратно к нам вернулся. Ну, наши знакомые не захотели с ними разбираться. "Что ты хочешь?
– спрашивают. Может, не будем шума поднимать?" А Юрочка вдруг и говорит: " Так! Значит, вы, братаны, девочек эксплуатировали всю ночь? Эксплуатировали! Та-ак... Какая такса интим-услуг за час? Ага, двести рублей. Значит, сколько вы должны заплатить каждой? Как минимум, по тысяче". Юлька верещит, как угорелая: " Какие интим-услуги, козёл?! Мы не проститутки!" Юрочка ноль внимания: " Платите! Иначе, козлы, рога вам обломаем! " И что ты думаешь? Парни за нас заплатили!
– Ужас, - прошептала поражённая Люба.
– Да как же ты могла с этой Юлькой пойти на такое дело?
– А что, взаперти мне, что ли, сидеть?
– огрызнулась Валечка.
– И никуда даже не выйти?
– Да ведь не на блядки же!
– Юрочке, значит, можно, - сказала Валечка.
– Он и в сауну, и на какие-то заимки ездит, и ту же Юльку - она мне рассказывала - ещё как зажимал. А мне, выходит, одно остаётся: сиди на обоссанном матраце и жди, когда это чмо нарисуется...
– Если живёшь с мужчиной, значит должна принимать его правила, заметила Люба.
– А от энуреза лечат даже в нашей больнице. Не хочет в больницу - пусть сюда приезжает, я его к бабке Поле отведу. Она знатная травница!
– Да пошёл он куда подальше!
– не сдавалась Валечка.
– Терпеть его не могу.
Люба, скрестив руки на груди, молча походила взад-вперёд по кухне. Валечка, не обращая на неё внимания, продолжала эксперименты со своими ресницами: пробовала то коричневую, то черную тушь, то смешивала обе и, подобно художнику, отставив кисточку в сторону, вертела головой перед зеркалом.
Когда дочь была ещё подростком, только-только начала интересоваться мальчиками, Люба ежедневно внушала ей такое правило: " Никогда никому ничего ни за что!" Она очень боялась, что восторженная, нежненькая Валечка по своей неопытности запросто
" Нет на свете никаких чудес, - внушала Люба дочери.
– Кроме одного чуда - любви! Но на пути к ней много соблазнов. Ты их за любовь не принимай..."
Учила-учила уму-разуму, ото всего берегла, всё сама старалась делать, Валечка, как принцесса, и понятия не имела, как печку растопить или правильно курицу разморозить, чтобы суп сварить - настоится ещё, бедолажка, у плиты, как замуж выйдет, но, видно, только зря старалась: вон какая чувырла получилась!
Люба, конечно, догадывалась, что первое чувство всегда чрезмерное и, может быть, ошибочное. И чем оно сильнее, тем безнадёжнее: не каждый выживает в поле его высокого напряжения. Но Люба считала, что порядочная девушка просто обязана не попадать в него, а если уж её занесло туда, то пусть борется за своё счастье. До неё не доходило, что в любви упражнения в борьбе - бесполезное и бессмысленное занятие, особенно если внушил себе: этот человек - именно то, ради чего стоит жить. Он, может быть, думает совершенно по-другому, а ты не отпускаешь его, держишь, загоняешь в угол, хочешь поставить в отношениях вполне определенную точку: свадебный марш, штамп в паспортах. О многоточии, которое не отнимает надежды, Люба совершенно забывала. И очень не любила книги и фильмы, которые кончались вроде бы ничем: никак не поймёшь, кто с кем остался и чем успокоилось сердце главных героев - ей была понятна только полная определённость. Этому она учила и Валечку. " Увидишь, что человек надёжный, хорошо к тебе относится только тогда доверяй ему, - внушала Люба дочери.
– Нам, женщинам, ошибаться нельзя".
Валечка внушения матери помнила, но поступала по-другому. Как, впрочем, и сама Люба не очень-то следовала своей теории о борьбе за счастье. Поначалу, правда, она пыталась усовестить Александра, вернуть его к семейному очагу, но потом поняла: он захлёстнут другой жизнью и другими чувствами. Люба решила, что это ненадолго, недаром же старые люди говорят: "Седина в бороду, бес - в ребро". Всё пройдёт - сам прибежит, как миленький.
Но ей было тяжело жить одной, ни о ком не заботясь, и ещё она очень хотела хоть как-то досадить Саше и тем самым, быть может, снова привлечь его внимание. Потому особо и не сопротивлялась, когда Володя бесцеремонно предложил ей любовь и свою защиту. И вот - нате вам!
– родная дочь её за это осуждает.
Валечка красилась. Люба молча думала о своём. И неизвестно, как бы долго это продолжалось, если бы в дверь не постучали. Пришёл Володя.
– Всем привет!
– весело гаркнул он.
– Мамочка, я принёс ананас...
Люба, не взглянув ни на него, ни на ананас, неторопливо ушла в спальню. А уже вполне накрасившаяся Валечка весело взвизгнула:
– Ешь ананасы, рябчиков жуй! День твой последний приходит, буржуй! О, как я их давно не ела! Где взял? Неужели сам купил?
– Да торгаш один дал, - лениво ответил Володя.
– Они тут все ещё непуганые. Ништяк, есть где развернуться...
– Наезжаешь на кого-то, да? Опять за решетку захотел?
– Тю! Дурочка!
– присвистнул Володя.
– Мы с ребятами культурненько собираемся работать.
– Ты только матери об этом не говори. Ночей спать не будет! Знаешь, как она переживает...
– А вот о её любимом Санечке я, пожалуй, скажу, - улыбнулся Володя, и его весёлые глаза похолодели.
– Наедем на него так, что не скоро очухается.
Услышав это, Люба вздрогнула. И тут же в подполье что-то ухнуло и ударило в пол. Будто с банки маринованных огурцов сорвалась плохо закатанная крышка.