Что движет солнце и светила
Шрифт:
– Ой, объела тебя, бедную, - скривилась Валечка.
– Я не просила, чтоб ты меня рожала. А родила, так корми...
Переругиваясь с дочкой, Люба собрала в корзинку баночки с аджикой. Так в посёлке называли густое пюре из красных горьких перцев, помидоров и чеснока. Настоящую грузинскую аджику эта смесь напоминала разве что своей горечью, за что получила ещё одно, более точное название: "Вырви глаз". Любина аджика, между прочим, пользовалась даже своего рода известностью: глаза на лоб от неё не лезли - в меру острая, она была приправлена зеленью кинзы и любистка, корнем петрушки и небольшим количеством хрена. Это был секрет, которым Люба ни с кем не делилась.
Торгующих на рынке было немного, а покупателей - ещё меньше. Люба встала рядышком с Иснючкой, которая тут же сообщила новость:
– Тут Цыган с утра колобродил...Может, ты это и сама знаешь?
– Я в его дела не вмешиваюсь, - ответила Люба.
– Мало ли что люди о нас болтают...Он ... это... ну, в общем, иногда заглядывает... просто так.
Иснючка, однако, со значением кашлянула и, глядя в сторону, как будто увидела там что-то ужасно интересное, шаловливо пропела:
– Ничего не вижу, ничего не слышу, никому ничего не скажу...
– Что это ты вдруг Эдиту Пьеху вспомнила?
– не поняла Люба.
– Она эту песню чёрте когда пела.
– Любочка, - Иснючка нагнулась к Любиному уху и горячо задышала в него, - ты во мне не сомневайся, милая. Разве я когда-нибудь разносила сплетни по посёлку как сорока-трещётка? Ну, что ты от меня скрываешь то, что все уже знают?
– А пусть треплют, что хотят!
– Люба не сдавала своих позиций.
– Ты вроде начала говорить о Цыгане... Что он тут учудил?
– Ашота прижал, - зашептала Иснючка.
– Ашот ему на днях ананас дал. Просто так дал, от всей души: порадовался человек, что другого человека из тюрьмы выпустили. А сегодня Цыган как раскричится: ты, чёрнозадый, впился, мол, русским в глотку как клещ, кровопийца проклятый! Ананас гнилым оказался, чтоб ты сам им подавился...
– Да нет, не гнилой, - машинально сказала Люба, но тут же и поправилась:-Ашот старается, следит, чтобы его товар всегда был свежим.
– Этого у него не отнимешь, - согласно кивнула Иснючка.
– Другое дело, что малость обвешивает. Чего бы я у него ни купила, принесу домой, прикину на безмене: обязательно граммов пятьдесят не хватает!
– Это ещё по-божески, - вздохнула Люба.
– Вот в Хабаровске на рынке лютуют, ого-го! С килограмма граммов триста навару, ей-Богу, не вру!
– Так вот, - продолжила своё шептание Иснючка, - Цыган пообещал Ашоту: твой киоск, мол, красный петух схавает, если не будешь себя по-людски вести.
– Что-то я ничего не поняла, - призналась Люба.
– Пообещал поджечь его, что ли?
– Ну да!
– Иснючка даже валенком притопнула.
– Какая ты непонятливая! Короче, Цыган заставляет Ашота становиться к нему под "крышу", тогда будет, мол, в целости и сохранности...
– Да точно ли ты поняла?
– спросила Люба.
– Неужели Цыган задумал рэкетом заняться? Ведь снова на зону попадёт...
– А пойди сама у Ашота спроси, - подмигнула Иснючка.
– Он вроде в зятья к тебе набивается, так что по-родственному и поболтаете...
– Кто? Ашот - в зятья?
– Люба даже растерялась. Это сообщение было для неё ударом грома среди ясного неба.
– Ты хочешь сказать, что Валечка с ним дружит?
– Ну, не знаю, дружит или что, - уклонилась от ответа Иснючка, - а поговаривают, что Ашот свою Машку бросать хочет. С твоей дочкой люди его видели...
Ашот жил с дебелой, рыжеволосой Машкой Авхачёвой. Что уж его в ней привлекло - непонятно. Местные кумушки, впрочем, язвительно хихикали: грузины да армяне, мол, любят, чтобы зад у бабы был широким как матрац. Авхачёвская дочка этому условию отвечала вполне, и даже с избытком.
То, что Иснючка сообщила об Ашоте и Валечке, для Любы было полной неожиданностью. Ох, ну и сучонка выросла, кто бы мог подумать: такая была славная девчушка, от всех трудностей её берегли, жалели, только учись, дочка - и вот что получилось. Но как бы Люба ни обижалась, ни осуждала Валечку - всё это оставалось в её душе. Перед чужими людьми она всегда представала любящей матерью и, конечно, не давала дочку в обиду.
– А что, кто-то свечку над моей дочкой держал?
– огрызнулась Люба. Молодую девку всякий охаять может. С кем-то пройдёт, кому-то слово скажет или на дискотеке потанцует, а люди уже: шу-шу-шу, такая- разэдакая!
– Что слышала, то и говорю, ни капли не прибавила, - Иснючка упорно держалась своего.
– Мой тебе совет: сама понаблюдай за дочкой. Может, что-нибудь и заметишь...
– Ладно, это наше семейное дело, - отрезала Люба и гордо выпрямила голову.
– В советах не нуждаюсь!
К Иснючке подошёл очередной покупатель: жареные семечки в посёлке пользовались неизменным спросом. Как, впрочем, и Любина аджика. Но сегодня её брали что-то неохотно. Наверное, Даша-курятница забывала нахваливать покупателям рецепт окорочков, приготовленных в соусе из Любиной аджики. А может, к " ножкам Буша" никто и близко не подходил, чтобы лишний раз не расстраиваться? Как-никак, американская курятина подорожала в три раза! А вслед за ней окрепли в цене и местные бройлеры, будто не с родимых полей зерно клевали, а поглощали пачки долларов, да ещё доставлялись к прилавкам не иначе как в вагонах СВ - ничем другим Люба не могла объяснить стремительный взлёт худосочных "синих птиц" на высоту, не досягаемую для покупателя средней руки.
– Отойду-ка я на минутку, - сказала Люба Иснючке.
– Пойду посмотрю, чем Дашка торгует. Что-то не видать отсюда...
– Не ходи! Прикрыла Дашка свою лавочку, - оживилась заскучавшая было Иснючка.
– Домой, видно, убежала. С перепугу.
– А чего?
– Учительницу Светлану Николаевну знаешь? Косенькую такую, ту, что за Мишкой-ментом замужем была...
– А, вредная такая, ехидная?
– вспомнила Люба.
– Мишка-то её бросил. Видно, не выдержал: шибко умная!
– Ну так вот, она Дашку-то разоблачила!
– с торжеством сказала Иснючка.
– Взяла вчера у неё два окорочка. Потянули на килограмм. Светлана Николаевна ещё удивилась: " Правильные ли весы у вас, Дарья? Что-то не так..." Ну, Дашка прямо оскорбилась: " Да неужто я обманщица? Вот, смотрите: гири в порядке, и все справки имеются..." А сегодня эта учительница положила окорочка размораживаться. И что ты думаешь, из них вытекло полкастрюли воды...
– Да что ты?!
– Светлана Николаевна заинтересовалась таким чудом, - продолжала Иснючка.
– Взяла безмен, взвесила окорочка: всего семьсот граммов! А триста - значит, вода. Что за притча? Думала она думала и додумалась-таки!
– А что думать? Дашка их, наверное, водой полила да заморозила, предположила Люба.
– Нет, в том-то и дело, что аккуратненькие, ладные, толстенькие, фыркнула Иснючка.
– А весь фокус в чём? Дашка-курятница укладывала под кожу окорочков кубики льда! Учительница уж её стыдила-стыдила, кричала, что зря поставила на выпускном экзамене тройку - пожалела бестолочь, а эта неблагодарная, мол, никакого добра не помнит...