Что осталось от меня — твое
Шрифт:
— И все-то ты просчитал, — шутливо поддела его Рина, но кивнула, соглашаясь.
— Он будет шантажировать тебя, чтобы заключить сделку на своих условиях.
— Опекой над Сумико?
Каитаро поморщился:
— Да, это его козырная карта — угроза лишить тебя самого дорогого.
Рина снова кивнула.
— У меня есть кое-что на него, — быстро сказал Каитаро и замолчал, давая Рине возможность переварить услышанное. — Ты предъявишь ему компромат, который я дам тебе. Если правильно распорядиться информацией, он предпочтет урегулировать вопросы без участия суда. — Он ласково погладил молодую женщину по щеке, словно пытаясь стереть напряжение, застывшее у нее на лице. —
— Кай, но ты должен пообещать, что сам не пой — дешь к нему, ладно? Это мое дело, только между мной и Сато, — с нажимом произнесла она.
— Поверь мне, Рина, мы получим опеку над Сумико.
Она тяжело вздохнула и после паузы произнесла:
— Мне жаль… Жаль, что я втянула тебя во все это.
— Я все исправлю. Все наладится, вот увидишь.
— Ты… ты все еще собираешься на Хоккайдо?
Каитаро немного отстранился и заглянул ей в глаза.
— Можно мне поехать с тобой? — прошептала Рина, почти в точности повторив вопрос, который несколько месяцев назад задал ей Каитаро в тот их день в Симоде.
Он удивленно вскинул брови.
— Да, я серьезно — можно поехать с тобой? — коснувшись ладонью его небритой щеки, тихо повторила Рина.
Внезапно лицо Каитаро озарилось улыбкой. Он наклонился и поцеловал Рину долгим благодарным поцелуем. Когда они на миг оторвались друг от друга, Каитаро прошептал:
— Любимая, все, что есть у меня, — твое.
Рина почувствовала невероятное облегчение, словно в душу ей пролился спокойный и ясный свет.
* * *
Она посмотрела на часы и поняла, что опаздывает к Сумико. Весь прошедший год ей постоянно приходилось нагонять ускользающее время, но отныне все будет как надо, все в положенный срок. После уроков Сумико ходила на занятия по стрельбе из лука. Рина представила дочку, стоящую в шеренге лучников, пар от дыхания поднимается белым облачком в неотапливаемом зале додзё[85]. Ножки Сумико в белых носочках плотно упираются в пол, когда она вскидывает свой лук. Рина улыбнулась. У ее дочки упорный характер, она добивается успехов во всем, за что бы ни взялась. Суми уже разрешили надевать перчатку и выполнять упражнения со стрелой.
Рина представила, как дочь подходит к отметке на полу, обозначающей место, где должен располагаться лучник. Принимает нужную стойку, выпрямляет спину, так чтобы все ее тело от узеньких плеч до маленьких ступней находилось на одной линии. Делает несколько вдохов. Поднимает лук, сначала вверх, затем медленно опускает. Набрав воздуха, задерживает дыхание и натягивает тетиву до самого уха. Рука в перчатке из оленьей кожи касается щеки. Секунды бегут. Сумико застывает, вскидывает глаза на мишень и выпускает стрелу. Девочка держится спокойно и уверенно, как и подобает настоящей лучнице.
Направляясь к метро, Рина посматривает на кафе и бакалейные магазины под мерцающими неоновыми вывесками. Сегодня Ёси пригласил их с Сумико в гости, но сейчас Рине невыносима мысль о долгом обеде с отцом. Вместо этого она заберет дочку, и они отправятся вдвоем в чайную-4 есть свои любимые пирожки с красными бобами. А потом вернутся домой, и Рина приготовит краба с тофу[85] и зеленым луком. Она непременно научит Сумико готовить это блюдо. Девочке всегда нравилось хозяйничать на кухне вместе с матерью. Суми пристально наблюдает, как Рина быстро-быстро нарезает картофель для запеканки длинными тонкими ломтиками, и кричит: «Моя очередь! Моя очередь!»
Рина зажмурилась, ослепленная яркими огнями у входа в метро, и проглотила подступивший к горлу ком: даже несмотря на помощь Каитаро, шанс, что при разводе она потеряет дочь, все еще достаточно велик. [86]
СУМИКО
ОБЛАДАНИЕ
Я
Время шло. Я становилась старше и начала замечать, что отец все позже и позже возвращается домой. Мама больше не беспокоилась об особом ужине для него, просто оставляла то, что мы ели с ней днем. Постепенно все свелось к упаковке с готовыми продуктами из магазина или к рисовым шарикам с холодным зеленым чаем, а затем и вовсе к стаканчику быстрорастворимой лапши, стоящему возле чайника на кухне.
Случалось, я просыпалась впотьмах от почти неестественной тишины в квартире. Иногда я слышала, как щелкает засов на входной двери, который мама задвигала на ночь. И к тишине примешивалось чувство гнетущей пустоты. Мама проходила по комнатам, гасила свет, задергивала шторы и возвращалась в гостиную, откуда вскоре доносился приглушенный звук телевизора. Я представляла, как она посматривает в сторону моей комнаты — не потревожит ли меня шум из гостиной, — но, убедившись, что в спальне по-прежнему тихо, прибавляла громкость до тех пор, пока голоса дикторов не превращались в ровное бормотание: она не хотела слышать ничего, кроме этих голосов.
Бывали ночи, когда мама не смотрела телевизор, но все равно не ложилась спать. Она все ходила и ходила по квартире. Проверив замки и окна и удостоверившись, что наш дом в безопасности, мама останавливалась возле моей спальни и осторожно приоткрывала дверь, буквально на пару дюймов.
Я с нетерпением ждала этого момента, хотя, заслышав ее шаги и заметив тонкую полоску света на одеяле, крепко зажмуривала глаза и притворилась спящей.
Но однажды ночью она вошла ко мне в комнату. Я слышала, как открылась дверь, и почувствовала мамину руку на своем лбу. Потом она поцеловала меня в щеку и забралась под одеяло рядом со мной. Я улыбнулась и тихонько хихикнула, когда мама обняла и прижала меня к себе. Однако ей было совсем не весело. Она уткнулась носом мне в шею, и я почувствовала, что мама дрожит. Я ощутила исходящий от нее едкий запах страха. Напряжение, словно бегущий по проводам электрический ток, пронизывало все ее тело, хотя мама и пыталась справиться с ним. Она снова поцеловала меня в щеку, коснулась губами лба и волос.
— Все хорошо, — повторяла мама. — Все хорошо.
Это была последняя ночь, которую я провела в нашей квартире в Эбису.
Теперь я понимаю, чего боялась мама. Даже в наши дни одному из членов бывшей семьи приходится принять тот факт, что после развода он потеряет право быть родителем. Они могут решить между собой или с участием судьи, кто из них навсегда откажется от встреч с детьми.
Принцип, лежащий в основе этой практики, строится на убеждении, что разведенные родители не способны сотрудничать и действовать в интересах ребенка. Таким образом, только один становится опекуном, и, с точки зрения закона, это верное решение.