Что осталось от меня — твое
Шрифт:
ПЕРЕМЕНА ПОГОДЫ
В лесу было тихо. Даже мошкара, обычно наполняющая воздух оглушительным звоном, смолкла. Ни крика птицы, ни кваканья лягушки, вплетающегося в звук бегущего по камням ручья, — ничего, лишь ватная тишина. Вода в ручье и та, казалось, замедлила свой бег. Густая морось насквозь пропитала влагой лес, от чего кора на деревьях сделалась рыхлой и темной.
Над головой покачивались голые ветви, крона леса была настолько прозрачной, что в просветах виднелись куски сероватого неба и кое-где пробивающиеся косые лучи солнца. Мы пробыли в Симоде всего два дня, но время тянулось так, словно прошла целая вечность. Перед отъездом из Токио дедушка купил мне новые кроссовки, розовые
Проходя вблизи замшелых стволов, я проводила по ним пальцами. Холодный размокший мох оставлял на коже зеленые пятна. Той осенью я провела много времени в одиночестве, исследуя лесные тропки на склоне холма над нашим домом.
Я вскарабкалась на валун, прорезанный трещинами красновато-бурого цвета из-за присутствия в породе примеси железа, и, вытянув шею, стала вглядываться в ту сторону, где возвышались тории[89], обозначавшие вход в святилище. Я замерла, прислушиваясь, не донесутся ли шарканье ног по камням или людские голоса. Святилище находилось в укромном уголке леса, но в конце рабочего дня там могли оказаться посетители.
Солнце опускалось все ниже, и я вдруг почувствовала свежий морозный запах. За свою короткую жизнь я ни разу не видела настоящей снежной бури, хотя слышала рассказы о мощных штормах, когда море у берегов замерзало, а скалы покрывались толстой коркой льда. Для меня это было чем-то вроде сказки из тех, что рассказывал мне дедушка. Но в тот день я верила, что такие вещи случаются на самом деле.
На полуострове было немало святилищ, чаще всего они располагались в бухтах рядом с пляжами: ярко-красные тории поднимались на скалистой гряде, сложенной из вулканических пород и вдававшейся далеко в море. Эти храмы пользовались популярностью, люди приходили туда семьями. Дети носились вокруг, пока родители писали свои молитвенные дощечки[90]. А потом все вместе сидели на берегу, ели мороженое и слушали плеск волн.
Место, куда направлялась я, находилось вдали от побережья, в самом сердце леса. Здесь нечасто бывали люди, иногда во время новогодних каникул кто-нибудь мог зайти помолиться, но в основном храм посещали только служители. Тропа, ведущая к храму, была расчищена от веток и мокрой листвы, я следовала за ее изгибами и поворотами, отмеченными связками длинных бамбуковых стеблей.
Сначала я двигалась в тени деревьев, затем вышла на поляну и окунулась в прозрачный предвечерний свет. Открывавшийся отсюда вид всегда поражал меня своей красотой: выгнутый высокой дугой деревянный мостик пересекал каменистый овраг, по которому стекала дождевая вода, дальше тянулась небольшая аллея с выстроившимися вдоль нее кленами. Мысленно я видела, как каннуси[91] в своих светлых одеждах с молитвой переходят мостки и направляются к святилищу.
В тот году дедушки и мамы почти совсем не оставалось времени на прогулки со мной, и я отважилась самостоятельно подниматься на холм. А святилище в глубине чащи стало чем-то вроде моего секретного убежища, как это часто случается с теми местами, которые мы посещаем в одиночку. Я нуждалась в таком убежище, где моя душа могла бы обрести мир и покой. Но тем вечером знакомый мне с детства лес вдруг переменился. Я поежилась, потирая перепачканные мхом озябшие руки. На память пришла древняя история — о Юки-Онна[92], снежной женщине, которая появляется в наших местах с первым снегопадом. Одетая в белоснежное кимоно, она парит над самой землей,
Меня охватил страх, и я со всех ног помчалась к храму, тяжело шлепая по тропе кроссовками с налипшими на них комьями грязи. Здания святилища, обычно приветливые, сегодня надвигались на меня, как серые великаны, а тени деревьев угрожающе перечеркивали гранитные плиты дорожки. Я вбежала на территорию храма и двинулась по тропке, уходящей вверх по склону холма, мимо каменных лисиц Инари[93] с их ярко-красными нагрудниками к возвышающейся впереди череде торий — дару благодарных счастливчиков, которым повезло в бизнесе. Я поднималась все выше и выше, прохода под арками вороталого цвета. Некоторые, совсем новенькие, сияли свежей краской, а имя жертвователя, вырезанное на деревянной перекладине, было отчетливо видно. Другие, появившиеся здесь давно, имели не столь блестящий вид. Я миновала и наши собственные тории с надписью «Сарашима», краска на них слегка облупилась.
Когда я ступила во внутренний двор святилища, меня била мелкая дрожь, руки и ноги совсем закоченели. По периметру двора стояли каменные светильники, высеченные из вулканической породы. По праздничным дням их зажигали, огоньки свечей отчаянно трепетали на ветру. Я представила, как святилище выглядит зимой. Длинные прозрачные сосульки свисают с крыши хондэна[94], мелкая снежная крупа поначалу легко скатывается с черепицы под порывами ветра, но постепенно снег сыплет все гуще, оседает на крыше, дюйм за дюймом вырастает сугробами на земле, до тех пор пока и двор, и храм не оказываются погребены под плотным покрывалом. Теперь посреди леса осталась лишь белая поляна с мерцающими из-под толщи снега фонарями.
В этот момент я подумала о маме, которая сейчас мерит шагами нашу пустую квартиру в Токио. Мне стало интересно, что же происходит с ней и что будет со мной. Отец уехал по делам, но что случится, когда он вернется?
Ветер усиливался, он обжигал щеки, и они горели огнем. Каждый вдох отзывался болью в горле, словно я глотала осколки льда. Я попыталась как можно ниже натянуть рукава куртки, но пальцы онемели и плохо слушались. Небо совсем потемнело, наползали сумерки. Я знала, что сегодня не найду в святилище ни покоя, ни мира и что оставаться здесь дольше небезопасно. Но когда я повернулась, чтобы уйти, во дворе появился служитель храма. Он направился к каменной чаше с водой, на краю которой висели три бамбуковых ковша на длинной ручке. Взяв один, служитель зачерпнул ледяную воду, полил себе на руки, плеснул на лицо и, сделав глоток из ковша, прополоскал рот. Я стояла неподвижно и как зачарованная следила за человеком. Его белые одежды, казалось, светились в полумраке двора. Затем он обернулся, заметил меня и сдавленно вскрикнул от неожиданности. Его крик вывел меня из ступора, я сорвалась с места и убежала.
Домой я вернулась уже в потемках. Переступив порог дома, я ожидала первым делом наткнуться на взволнованную Ханну, но ее нигде не было видно.
— Она легла спать, — раздалось у меня за спиной. Я вздрогнула и обернулась к дверям столовой, откуда послышались слова. — В такой холоду нее болят суставы. Я велел Ханне идти отдыхать.
Дедушка в одиночестве сидел за большим обеденным столом из темного дерева. Перед ним стояла миска собы, пар струйками поднимался от горячего бульона. Рядом стояла миска для меня.
— Заходи, Сумико, садись и ешь. Бульон еще не остыл.
Я сбросила кроссовки, прошла в столовую и скользнула на свое место. Стараясь поудобнее устроиться на стуле из ротанга, так чтобы он не скрипел подо мной, я исподтишка поглядывала на дедушку и ожидала вопросов.
— Почему ты не дождалась меня? — спросил он. — Мне казалось, мы договаривались вместе съездить в город? — По его тону я поняла — дедушка ужасно зол. — Когда я прошу что-то сделать, Сумико, я хочу, чтобы ты делала именно так. — Голос у него сделался жестким, хотя говорил он очень тихо. Так тихо, что мне стало невыносимо стыдно: ведь дедушку встревожило мое долгое отсутствие.