Что творится под этой крышей
Шрифт:
Она положила трубку, я тоже бессильно уронила руку с телефоном — вожделенное свидание с кроваткой откладывалось как минимум на два часа, а ведь счастье было так возможно! Мама сегодня в ночь, дом пустой, еда готова, никто не спросит, почему я в постели средь бела дня или почему у меня глаза убитые, как будто всю ночь читала с фонариком...
«И никто меня не остановит, когда я буду сыпать третью ложку кофе в свою маленькую чашку. Но это всё равно не поможет. Хоть бы руки не тряслись... Хорошо, что я её буду всего лишь красить, перекрасить потом
Мне стало так себя жалко, и так стыдно перед самой собой за то, что создание Лучезара мне казалось прекрасной идеей, просто гениальной, способной сделать мою жизнь лучше со всех сторон. Из этой глупой ситуации хотелось просто исчезнуть и не существовать вообще, ещё и мимо проплывали панельные стены бывшей моей пятиэтажки. Я очень сильно не хотела заглядывать в окна к папиной новой семье и замечать, насколько подросла герань его новой жены, поэтому свернулась ещё плотнее, делая вид, что сплю.
С закрытыми глазами мир казался медленным и тихим, мне вдруг стало тепло, я расслабилась, а очнулась от громкого чужого голоса совсем рядом, он сказал: «Водитель, на больнице, пожалуйста!», и меня подбросило страхом, что я проехала свою остановку — больница была после моей, то есть, она сейчас!
— Стойте, подождите! — завопила я, вскочила, пытаясь откопаться из своих мятых волос, сказала соседу: — Извините, пропустите, спасибо! — он убрал ноги, я выбралась в проход и опять завопила, чтобы водитель открыл дверь, он поругался, но открыл.
Я выскочила из автобуса, с диким облегчением убеждаясь, что это точно моя остановка и на часах нормальное количество времени, быстро пошла в сторону своего дома, на ходу застёгивая куртку — похолодало. Страх проспать остановку меня так взбодрил, что я почувствовала себя хорошо и легко, даже начала предвкушать, как придёт Альбинка и мы будем трещать до ночи и есть плюшечки в грязной зоне.
«Ага, только в чистой зоне сидеть не будем, потому что как только Альбина станет чистой, обновлённой и великолепной, она убежит со своими новыми подружками на дискотеку. Как будто я не могу с ней туда пойти. Вообще-то, я уже ходила, ничего страшного не случилось.»
Конечно, я врала. Да, мы ходили с Санькой на дискотеку, все ходили, мы не были исключением. Но звёздами танцпола мы вдвоём не были, а Альбинка была, она отличалась от нас, она от природы была другой, и, как будто этого было мало, она ещё и тюнинг себе такой наворачивала, как будто стремилась подчеркнуть свою инаковость всеми средствами. У неё уже было пять пирсингов и две татуировки, они мне очень нравились, но себя представить с чем-то подобным я не могла, как ни старалась. Когда мы с Сашей одевались модно и рисовали себе стрелки до висков, мы выглядели как маленькие девочки, укравшие мамино, а Альбинка в этом выглядела так, как будто в этом и родилась, а умывание это всё просто временно скрывает.
«Мы разные. Но в том и фишка. Да ведь?»
Мне хотелось верить, что да. Но, судя по тому, что она придумала себе парня, лишь бы от нас отделаться и общаться с теми, кто на неё похож, я опять себе врала.
Сзади раздался кодовый свист с переливом, я улыбнулась и обернулась — меня догонял Андрюха, он жил здесь недалеко. За лето он загорел, на смуглом лице издалека сверкали зубы, я тоже заулыбалась шире — ему всегда было нереально не улыбнуться в ответ, он это излучал, как радиостанция Позитив-FM.
— Машэль, ма бэль! Как жизнь? Сюда пойдём, — он хлопнул меня по плечу, с силой обнял, разворачивая туда, куда мне было не надо, но я пошла, прогуляюсь лишний квартал, хоть поговорю с ним, давно не виделись. Он показал мне свой рукав и сказал: — А я тоже батину куртку таскаю.
Я нахмурилась — вроде бы, я уже эту куртку не раз видела.
— Это куртка твоего отца?
— Не, это моя, но он с похмелюги не видит разницы, и не помнит, где свою пролюбил, так что берёт мою и мне доказывает, что это его, а свою я где-то посеял. Так что, покупали как бы мне, но теперь она как бы его. Но, есть свои плюсы, — он хитро улыбнулся и отвернул полу, показывая мне внутренний карман на груди, из которого торчали мятые края купюр, мелких, но много. Я уважительно показала большой палец, он кивнул на магазин, к которому меня притащил: — За хлебом иду. Пойдём со мной, дам откусить.
— Пойдём, — я решительно кивнула — есть хотелось дико, а хлебом пахло уже здесь. Мы зашли в магазин, он стал смешить продавщицу, а я смотрела на его куртку и вспоминала, как он меня приобнял, окутав запахом сигарет и алкоголя, но запах этот был не его, а его куртки, похоже. Точнее, куртки его отца.
«А сам он, вероятно, действительно не курит. Я ни разу не видела его с сигаретой. Это вещи пахнут, которые общие.»
Он купил хлеб, протянул мне, я отломала без ложной скромности и сразу набила полный рот, он тоже отломал себе, мы пошли обратно, потом я дожевала и спросила:
— Андрюх, а какой у тебя рост?
— На прошлом медосмотре был сто восемьдесят семь. А что?
— А размер ноги?
— Сорок три, или сорок четыре уже, я не знаю. Эти говнодавы сорок пять, они тоже общие, — он задрал штанину и показал, как ботинок болтается на ноге, я кивнула:
— Понятно.
— А тебе зачем?
— Просто интересно, — изобразила невинное любопытство я, он усмехнулся:
— Анкеты?
— Ага.
Он понимающе покивал, протянул мне ещё хлеба и спросил:
— Как там твои девчонки? Не видно их в последнее время. Ну, Альбу видно, она как нарисуется, хрен сотрёшь. А Ливанова пропала что-то. В лагерь уехала?
— Не, она тут. Мы просто дома сидим в основном, или к озеру ходим.
— М. А на дэнс?
— А надо? — неуверенно вздохнула я, глядя на него и пытаясь угадать, понимает ли он мои сомнения. Он фыркнул:
— Конечно, надо! Тряси попцом — будь молодцом! Там все наши собираются, приходите, хоть увидимся, вспомните мою рожу, а то придёте осенью не признаете. Хватай свою Ливанову за все места и притаскивай, а то она вообще от земли оторвётся и в астрал улетит, у кого мы будем тогда списывать? Давай, думай о будущем.