Чтобы мир знал и помнил. Сборник статей и рецензий
Шрифт:
Бен Макинтайр в биографии лучшего вора XIX века коснулся биографий других, менее заметных сподвижников великого мастера, уделил много внимания агентству Пинкертона и сделал все это так, что перед собранным и обработанным им фактическим материалом потускнела фантазия сэра Артура Конан Дойля. Как и первая книга Макинтайра, «Наполеон преступного мира» долго не выходил из списка бестселлеров.
Дочь англичанина: подлинная история любви и предательства времен Первой мировой войны
Макинтайр еще дописывал своего «Наполеона», когда судьба преподнесла ему новую загадку. В 1997 году, работая парижским корреспондентом лондонской «Таймс», Макинтайр был приглашен на открытие мемориальной доски в честь жителей небольшой французской деревушки Виллерет, которые в 1914–1916 гг., во время Первой мировой, скрывали от германских оккупантов семерых британских солдат. Во время церемонии прикованная к инвалидной коляске женщина преклонных лет доверительно сообщила Макинтайру, что ей было меньше года, когда кто-то выдал англичан; четверых из них казнили. Один из казненных был ее отцом. Последние слова стали отправным пунктом для заглавия будущей книги «Дочь англичанина: подлинная история любви и предательства времен Первой мировой войны» (The Englishman's Daughter: A True Story of Love and Betrayal in World War I).
Это грустная история первых двух военных лет, нашедшая слабое отражение в архивных записях и смутно сохранившаяся в памяти местных жителей, которые слышали ее от родителей своих родителей. Бен Макинтайр написал историю обыкновенных жителей обыкновенной деревушки. Они не герои и не злодеи – просто люди, которым довелось жить в невыносимых условиях дурного времени. Их решение спрятать от оккупантов семерых британских солдат (это все, что осталось от разбитого полка) – акт сознательного сопротивления оккупантам. За два года многое происходит в деревушке: все изощреннее играет самодурство фанатичного германского майора Карла Эверса (так и кажется, что на страницах этого документального романа он репетирует свою будущую роль в следующей войне), все тяжелее становится быт местных жителей, а один из англичан – рядовой Ричард Дигби – сближается с местной красавицей Клэр (в те дни это называлось «союз союзников»). От этого союза родилась девочка Хелен. Хелен исполнилось полгода, когда четверых, в том числе ее отца, оккупанты расстреляли на глазах у всей деревни.
Макинтайр хотел бы дознаться, кто выдал англичан оккупантам, но все интервью с потомками потомков очевидцев ничего не дали. Предателем мог стать любой парень, у которого сердце сохло по красотке Клэр, любая завистница, которая не могла простить ей любовь Ричарда Дигби, или просто тот, кому нужна была лишняя миска похлебки.
Рассказ о давних происшествиях в крошечной деревушке на севере Франции свидетельствует о том, что в тяжелые дни самопожертвование и храбрость живут не только на полях сражений. Но главная мысль писателя – война всегда разрушает. Разрушает жилые дома и засеянные поля, душевные порывы и моральные устои. И судя по тому, как неохотно и уклончиво многие жители деревушки передавали писателю семейные предания, разрушает надолго. Бен Макинтайр заканчивает книгу символичным эпизодом: спустя годы после Первой мировой войны дядя «дочери англичанина» (он немногим старше ее и назван в честь «нашего англичанина» Дигби) пашет землю, плуг задевает неразорвавшийся снаряд – и человек погибает.
Опубликовано: “Русский Журнал” (Россия), апрель 12, 2002.
Мара Мустафина. Секреты и тайны: дело харбинцев
Книга «Дело харбинцев: секреты и тайны» рассказывает о четырех поколениях харбинской семьи. Очень личная по замыслу, книга выросла в хорошо документированную повесть о политике трех стран. Мара Мустафина, автор и действующее лицо книги, родилась в Китае у еврейско-татаро-русских родителей, тоже родившихся в Китае. С детства она живет в Австралии, окончила факультет международных отношений, много лет находилась на дипломатической службе в странах южной Азии, а в настоящее время является генеральным директором австралийского отделения Амнести интернэшэнл (Amnesty International). Она ездила в Москву, Ригу, Нижний Новгород, Хабаровск, Владивосток, Харбин, чтобы почувствовать время и место своих героев и узнать о них правду. Она изучила тысячи страниц их дел, выбрала из их показаний ненужные следователям 1938 года, но важные для истины сведения, нашла им подтверждения-опровержения-объяснения. Она разыскала в Австралии, Америке, Бразилии, Израиле бывших харбинцев, знавших ее родных, и уговорила их записать или наговорить воспоминания о минувших днях. Кроме того, она оказалась еще и незаурядным рассказчиком, динамичным и неболтливым, остроумным и наблюдательным.
Прадеды автора по материнской линии Гирш и Чесна Оникуль приехали в Харбин в 1909 году с двухлетним сыном и двухмесячной дочерью. В Китае родились их младшие дочь и сын. В 1931 году в начале японской оккупации Маньчжурии старший сын исчез, но вскоре дал о себе знать из Советского Союза, куда в 1936 году от японцев и безработицы подались и младшие дети. Они устроились работать на Горьковском автозаводе. Старший сын тем временем учился в Хабаровском университете на китайском отделении и работал выездным переводчиком на границе. Письма детей были такими радостными, что родители тоже подались в Горький. В Харбине осталась только старшая замужняя дочь Гита. С 1938 года переписка прекратилась. Но в 1956 году прабабушка Чесна приехала по гостевой визе к дочери в Харбин и только тогда та узнала, что ее отца и сестру расстреляли в 1938 году, что старший брат погиб в лагере, а младший брат, отсидев лагерный срок, после хрущевской реабилитации поселился в Риге, что мама ее отмыкала пятнадцатилетнюю казахстанскую ссылку. А дочь в свою очередь расказывала матери о харбинских родных, арестованных и погибших за годы японской оккупации. Нежданной радостью для гостьи из СССР была встреча с двухлетней правнучкой Марой.
В середине 1950-х годов начался последний исход русских из Китая; одни репатриировались в СССР поднимать целину, другие – в Австралию, Бразилию, Израиль, Канаду, США. Родители Мары выбрали Австралию. Работать над книгой о «харбинском деле» она начала только в 1992 году, приехав в Ригу к вдове бабушкиного брата. Вдова передала ей бумаги, среди которых оказались три «справки» о посмертной реабилитации. Вооруженная «справками», Мара явилась на Лубянку с запросом о судьбе погибших родственников. И получила в ответ три однотипных письма: о прадеде и его дочери из Нижнего Новгорода, о старшем сыне – из города Хабаровска. Письма оказались подробнее справок пятидесятых годов. В них указывались год и место рождения осужденного, время возвращения из Китая, место жительства и работы, дата ареста, инкриминированное преступление (у всех одинаковое – «японские шпионы», статья 58.6), мера наказания, место исполнения, место захоронения, постановление коллегии Верховного суда о посмертной реабилитации. Но Маре хочется дойти в своих поисках до самой сути. И чем бы она ни занималась, в какой бы стране ни работала, она всегда помнит, что ее поиск только начался. И за это судьба подбрасывает ей везения: в Сиднее она сталкивается с губернатором Нижнего Новгорода; в Москве – с харбинцем, приятельствующим с активистом хабаровского Мемориала; в Бангкоке – с китайским ученым, занимающимся русско-еврейскими общинами Китая. И все обещают ей помощь и сдерживают слово. В 2000 году в Хабаровске ей сделали фотокопии дела Абрама Оникуля, да еще нашли и дела ее дедов, харбинских дореволюционных старожилов, заведенные японцами во время оккупации Маньчжурии и вывезенные советской армией в 1945 году. Она вернулась в Хабаровск через полгода, чтобы установить мемориальный диск (491-й по счету) на стене памяти жертвам коммунистических репрессий.
Дважды побывала Мара Мустафина и в архивах «русского» Харбина, навестила считанных оставшихся в Харбине русских стариков (многие из них с началом «культурной революции» отбыли разные сроки в китайских тюрьмах). Нынешние китайские власти считают город Харбин ярким доказательством захватнических интересов царской России, хотя и не скрывают вклада россиян в развитие города, они даже восстановили церковь Святой Софии и разместили в ней историко-архитектурную экспозицию «русского» Харбина. Старое еврейское кладбище (более восьмисот могил) городские власти перенесли на новое место и реставрировали (при финансовой поддержке разъехавшихся по свету харбинцев). В Китае не скрывают меркантильных планов – привлечь в Харбин ищущих генеалогических корней туристов.
Встречи с настоящим помогают автору восстановить жизнь русских вдоль Китайско-Восточной железной Дороги (КВЖД) в первой половине XX века. В 1896 году Китай, потерпев поражение в войне с Японией, заключил оборонное соглашение с Россией. Россия получила право на строительство КВЖД с последующим восьмидесятилетним сроком ее эксплуатации. С началом строительства в 1898 году железной дороги в эти края потянулись искатели счастья, очень скоро обжившие и «столичный» Харбин, и многочисленные поселения вдоль железной дороги. Завлекая на КВЖД переселенцев, царское правительство предоставляло особые льготы национальным меньшинствам, и к 1913 году они составили половину жителей пятидесятитысячного Харбина. Первые харбинские евреи были из осевших в Сибири кантонистов. За ними последовали переселенцы из черты оседлости. После русско-японской войны 1904–1905 гг. к ним прибавились демобилизованные из Маньчжурской армии солдаты-евреи и воссоединившиеся с ними семьи. В середине двадцатых годов еврейская община Харбина насчитывала тринадцать тысяч членов. Прадеды Мары Мустафиной по материнской линии перебрались в Маньчжурию из Могилевской губернии и осели в небольшом городке Хайларе. Край развивался динамично, и в 1920-е годы в Харбине работали театры, вузы, училища, казенные и частные школы. Октябрьская революция 1917 года во многом изменила мирную композицию края, став приютом и воинствующим казачьим отрядам, совершавшим набеги в советскую Сибирь, и тайным агентам ЧК и ОГПУ, и будущей партии русских фашистов. Первый удар пришелся на 1924 год, когда Китай признал советскую власть и новую администрацию КВЖД. Советская администрация тут же объявила, что отныне работать, учиться и лечиться смогут только китайские подданные и советские граждане. Почти двадцать тысяч русских зарегистрировались в советском консульстве, в шутку называя себя «редисками» – сверху «красный», внутри – «белый», и получили советские «паспорта», не дававшие права на выезд за пределы КВЖД – ни в СССР, ни в другие страны. Аполитичные Марины прадеды тоже заменили старый вид на жительство новым. Считанные россияне приняли китайское подданство. Многие (и в их числе татарский дедушка и русская бабушка автора с отцовской стороны) предпочли остаться безработными беженцами, верными несуществующей России, но дела с советскими не иметь.
Второй переворот последовал в начале 1929 года, когда власть в Китае перешла к правительству Чан Кайши, которое тут же прибрало к рукам КВЖД, поувольняло держателей советских паспортов, заменив их беспаспортными эмигрантами, и закрыло многие советские учреждения. С полгода длились «перестройка» и пограничные стычки, но в ноябре 1929 года советская армия восстановила статус-кво. По воспоминаниям очевидцев, впервые увидевших советских солдат, были они не очень вороватыми, много маршировали и пели хором, искали среди местного населения сочувствующих, вербовали их в осведомители, разгромили белоказачью станицу и депортировали в СССР несколько десятков белоэмигрантов.