Чудо в перьях
Шрифт:
— Что? — надвинулся я к нему поближе. — Что вы хотите этим сказать?
— Что ему есть в чем каяться! И что мне не нравится твой тон!
— Ах тон! — Я оглянулся в поисках чего потяжелее. — Ах ты, мразь! Ты как пиявка ко мне присосался! Никак отделаться не могу!.. Тон тебе не нравится? Да ты его ногтя не стоишь!
— Паша! — крикнула сзади Мария. — Ты что!
— Пусть… — спокойно сказал хозяин, бледнея. — Пусть наконец выскажется… Знаешь, Маша, под какой кличкой он фигурирует в органах? Я ведь листал его досье, пока это было возможно. Шакал! По-моему, очень точно… Ну продолжай, что замолчал? Выскажи при своей жене, при сыне, при родителях, что ты думаешь обо мне. И скажи потом людям! Всем скажи.
— И скажу! Что ты врешь! Пичугин не такой. Он не мог!
— Все, — сказал хозяин, собирая со стола свои бумаги, складывая их в папку. — Ничего я тебе не говорил, ни о чем не просил. Все, говорю! Свободен.
— Свободен? — Я снова рванулся к нему, но Мария обхватила меня сзади, а Сережа закричал и заплакал. — Да я ж твой раб! Ты разве отпустишь от себя? Хоть на миллиметр! Я без тебя вздохнуть не имею права… С чем бы я поехал к Цаплину? Что он выиграл наш спор! Что он победил! Что я был рабом и остался! Никакого Павла Сергеевича, знаменитого дирижера — нет! Видимость одна!
Внезапно я почувствовал удушье. Закружилась голова, потемнело в глазах, я рухнул в кресло.
— Воды! — крикнул Радимов. — Откройте окно… Где там, посмотрите, у меня в тумбочке корвалол…
Он склонился надо мной. В его глазах блеснули слезы…
— Пашенька, родной ты мой… прости меня! Ну как ты мог такое про меня подумать. Ну соврал я, соврал. Святой он… И никуда тебе ехать не надо! Забудь про Рому, прошу тебя… Выпей, вот. Мне помогает.
Я оттолкнул его руку и выпрямился. Минутная слабость прошла.
— Нет уж… Андрей Андреевич. Хватит. Наслушался я вас. Сам теперь хочу все узнать. Досконально! И пока не разберусь…
— Да-да, конечно! Поезжай и узнай… Ты же теперь другой человек, Паша. Сильный, независимый. Мы все тобой гордимся!
— Бросьте! — отмахнулся я. — Сами думаете: до сих пор в домино зашибал бы в своем гараже, если бы не ваша милость… Что, не так? Я тоже ваши мысли читать научился.
— Так, Пашенька, так. То есть я хотел сказать, что лучше мне от вас… — он оглянулся на моих стариков, — уехать. Надоел я вам своими капризами и взбалмошностью. Я же вижу. Я из тех людей, кто лучше воспринимается на расстоянии, чем рядом. Со мной всегда так было, Паша! Мне это все говорили.
— Живите! — сказал я, вставая. — Никто вас не гонит… Да и попробовали бы мы. Весь Край сразу на уши…
— Это ваш дом, — сказала мать. — Вам неприятно видеть в нем посторонних? Вы не можете это сказать вслух, но мы-то понимаем. Вы сердитесь, почему не приучаем внука плясать чечетку, а мы видеть не можем, что наш сын у вас в лакеях. Поэтому уедем мы. А вы оставайтесь.
Он застыл на месте, заморгав глазами.
— Мария! Что они говорят… — Казалось, он вот-вот заплачет. — Вы же мне как родные стали! Ну испортила меня власть, испортила! А кого она портит?
— Не знаю… — сказала Мария. Она только что вернулась снизу, из детской, куда отвела Сережу. — Не получается у нас что-то, Андрей Андреевич! И Паша сам не свой… Хоть бы какое занятие себе нашли. Ну любят вас все, это мы понимаем… А достались вы только нам!
— Мария… — пролепетал он в ужасе. — Ты что говоришь! Ты самое дорогое, самое близкое мне существо!
— Которой вы всегда жертвовали ради своего призвания… — Она усмехнулась. — И отдавали кому попало!
Она буквально взвизгнула, когда произнесла последние слова. Мать взяла отца под руку, чтобы увести, но тот вырвался.
— Почему ты меня тащишь? Я тоже сказать хочу! Мой Пашка — не кто попало, ясно вам? Вы, Андрей Андреевич, заслуженный человек, а ведете себя…
— Довольно, хватит! — сказал я. — Завели бодягу.
— Нет уж, нет уж… — заинтересованно сказал Радимов и сел, нога на ногу. — Говорите, что накипело. Все говорите. А я послушаю. И вас, Авдотья Никифоровна, и вас, Сергей Афанасьевич!
— Я уже все сказала… — тихо произнесла мать и вышла из его кабинета.
— А я скажу! — выпятил грудь отец, заводя себя. — Вы почему Сережку нашего по-тихому вашим танцам обучаете? Вас просил кто? А у него родители есть. Дед с бабкой!
— Прекрати! — сказала снизу мать. — Нашел о чем говорить.
— Так ведь один я… — со слезой в голосе сказал Радимов. — Неужели понять не можешь, дорогой ты мой, чистый и справедливый человек! Совсем один. При всей моей популярности помашут флагами, и куда они? Правильно, к детям, женам. Домой! А я куда? Я к кому? Хотел тут к вам, к Марии, к Паше… чтобы почувствовать себя в семье. Но, выходит, — никому я на самом деле не нужен!
Радимов знал, чем их взять. И ту же Марию. Она накричит на него, поплачет, а все равно, куда от него денешься.
— Хватит! — сказал я отцу. — Слышишь? Да, твой сын такой! Готов убить по приказу. Что еще? Что ты хотел узнать? Почему твоего внука чечетке обучают? Для его же пользы. Это я тебе говорю…
— Нет, но почему тайком? Почему по-тихому? — попятился отец, отступая к двери.
— Тебе уже объяснили, батя! — сказал я, положив руку на его плечо. — Потому что Андрей Андреевич не чувствует себя с нами своим человеком. И оттого ведет себя как господин. А я, твой сын, за которого сейчас вдруг испереживался, веду себя как умею. Поскольку душу ему свою продал, ясно тебе?
Отец вздрогнул, лицо посерело, и я уже пожалел о сказанном. Он со страхом посмотрел на сидящего в тени лампы Радимова, и я тоже невольно проследил за его взглядом.
На лице Радимова лежали какие-то отсветы, и потому казалось, что он демонически усмехается. Я подтолкнул отца, и он беспрекословно вышел.
— Одни мы с тобой остались, Пашенька! — сладко сказал Радимов. — Одни, как всегда. Но ты можешь отправляться с ними, я не стану возражать.
— Это куда вы меня гоните? — не понял я.