Чудо в перьях
Шрифт:
— На месте нашего правящего триумвирата я бы держал наготове заявление об уходе по собственному желанию! — громогласно заявил Борис Моисеевич со сцены перед началом концерта, что было встречено бурными аплодисментами, переходящими в овацию. Все встали. И мы играли, и мы пели, как никогда, наверно, уже не споем и не сыграем. И зарубежные импресарио стояли перед нами на коленях, умоляя: «Когда же? Распишитесь вот здесь! Проставьте сумму сами!»
А хозяин спал, не подозревая, что тем самым он осуществляет наиболее эффективное руководство Краем, сладко сопя и причмокивая, чему-то улыбаясь или вздыхая.
И все происходило в эти два дня наилучшим образом, все у всех получалось, все само разрешалось.
Бедный Игорь Николаевич ходил как тень по улицам, обращаясь, взывая, протягивая руки, но его никто не видел. Люди проходили сквозь него, протягивали друг другу руки и улыбались — сквозь него, как если бы от него осталась бесплотная, не находящая себе покоя и пристанища бесприютная душа. Людмила Константиновна и третья дама с трубкой в зубах не вылезали из своих кабинетов, сидели там запершись, звоня, набирая номера, но везде, куда бы они ни обращались, клали трубки, заслышав их голоса.
Какие могут быть дела, пока хозяин спит? Вот проснется — разберемся.
Хотя об этом не было никакой договоренности и никто не проронил на этот счет ни звука. Просто вернулся хозяин. И пока он отдыхает…
И нам в эти двое суток никто не звонил, никто не беспокоил.
На второй день сам по себе, как-то незаметно открылся ЭПД. Кто открыл, кто вернул тех девушек, что не успели выехать?.. И никто из руководства не посмел и пикнуть. Просто вечером вдруг сами собой зажглись в здании, которое, казалось, вымерло, огни, заиграла музыка, выстроилась очередь из желающих, вежливо пропускающих вперед друг друга…
Все шло своим чередом, само собой восстанавливаясь и обретая прежний смысл и назначение. Хозяин мог спать сколько угодно. Важно было, что он опять с нами, здесь, у себя дома. Остальное — приложится.
— А все-таки чем не культ личности, осужденный нашей бывшей партией? — спросил я Бориса Моисеевича. — Правда, с превосходными последствиями.
— В них все дело, — сказал он. — А не в культе. В его присутствии, а не в его распоряжениях и указаниях, зачастую ошибочных и эмоциональных. Словом, какая личность, таков и культ.
Мы говорили в перерыве репетиции, когда к нам вдруг вошел бесплотный дух Бодрова. Будто повеяло сквозняком из скрипнувшей двери. Он сел в задних рядах скромно, боясь, что заметят. Слушал нас до самого конца и так же тихо ушел…
Вечером раздался междугородный звонок.
— Павел Сергеевич? — узнал я голос Эрудита. — А что там Андрей Андреевич? Все еще спит?
— А что вас волнует? — спросил я. — Разве вы не сменили хозяина? Вот вы сейчас звоните нам, а его подслушивает кто-нибудь другой.
— Нам не до шуток, Павел Сергеевич! — сказал он. — Все-таки Андрей Андреевич носитель уникальной информации и государственных секретов… Вы же понимаете, чем это пахнет.
— Он их давно забыл, — сказал я. — Тут подкатывались к нему из разных спецслужб на этот счет…
— Кто? Что вы хреновину порете! — заорал он. — Мы за вашим домом установили наблюдение. Муха не пролетит!
— А они через подземный ход, — сказал я. — Он у них деньги взял, а потом руками развел. Все забыл. И теперь отсыпается.
— Разбудите его! — строго сказал Эрудит. — Юмор у вас, знаете… Просто мороз по коже. Вы понимаете, какие это может иметь последствия? У вас там черт знает что творится! Балаган какой-то.
— Будить не буду, — сказал я. — Это раз. Во-вторых, не один он здесь спит. Еще мой сын только недавно уснул…
— Ах этот, милиционерский? — протянул он, пользуясь дальностью расстояния.
— Конец связи, — сказал я и положил трубку. Подумав, положил аппарат с проводом в стальной сейф, чтобы не достали со своего спутника. Но приглушенный звонок донесся и оттуда. Все-таки мощный на борту реактор… Или мне показалось?
Разбудил меня топот с верхнего этажа. Подрагивала люстра. Я вскочил, вбежал на второй этаж.
Радимов усиленно работал ногами, закусив губу от наслаждения. Чечетку он выдавал как в молодые годы. Разинув рот, на него смотрели проснувшиеся Сережка с дедом. И внук уже приплясывал, невольно подражая. Пот лился градом со лба хозяина, но он отбивал ожесточенно, будто пробиваясь через пол из камеры, в которой его замуровали.
— Меня ищут? — спросил он, останавливаясь.
— А кому вы нужны? — пожал я плечами. — Никто не ищет.
— Но я сквозь сон слышал звонок! — деловито нахмурился он.
— Вам приснилось, — сказал я.
— Неправда, звонили ночью! — сказал дед. — Нас с Сережей разбудили. Вот зачем ты обманываешь?
— Кое-кто хочет, чтобы я вообще не просыпался! — сказал Андрей Андреевич, глядя исподлобья. — Кому-то я продолжаю мешать, находясь далеко от столицы.
— Выйдите! — сказал я. — Скажите, чтобы собрали на стол.
Дед обиделся, но не сказал ни слова, подняв на руки Сережу.
— О ком речь? — спросил я, когда мы остались вдвоем.
— Ты же видишь, что совсем потный… — Он протянул ко мне руки. — Я провел полчаса с твоим отцом и сыном, но без твоего святого духа. И мне они пришлись по душе. А пока — неси меня в ванну!
И я не успел сказать ни слова, как он очутился у меня на руках.
— Осторожно! — сказал он. — Я читаю твои мысли. Ты подумал: лучше бы он продолжал спать, не правда ли? Ты меня никогда не обманывал, потому что всегда убеждался, что это бесполезно.
И я спустился с ним на руках по лестнице, пронес его мимо стола, на который уже собирали женщины. Мать так и застыла, увидя это…