Чума в Бедрограде
Шрифт:
— Что удивительно для человека его положения, — подхватил Краснокаменный.
— Стареет.
— Теряет хватку.
— Какого он нынче цвета?
Бровь краем уха слышала, что головам гэбни полагается синхронно двигаться, продолжать фразы друг друга и вообще быть типа одним целым — вроде как это способ воздействия на посетителя. Ну что ж, как минимум половина Университетской гэбни этому завету следовала. Ущерб, по крайней мере, Охрович и Краснокаменный наносили значительный.
— В регионе лица — телесного, подробнее не проверяла.
Эти двое не порицают панибратство в свой адрес.
Если они решат кого-то убить (а они решат), то исключительно беспричинно.
— О бессмысленное дитя! Глаза, волосы — вот что нас волнует!
— Кожа уже не модна в этом сезоне.
— Если только он не расширил свой арсенал маскировки.
— У него есть накладные усы?
— Мушка на щеке?
— Пчёлка на заднице?
— Деревянная нога?
— Может, он переоделся женщиной?
— Женщиной-Александром?
Максим (Аркадьевич) старательно испепелил Охровича и Краснокаменного своим претендующим на орлиность взором.
— Мы тоже хотим на свидание с Александром, — постановил Краснокаменный.
— Мы это заслужили.
Эти два человека, между прочим, вели историю Университета.
У первокурсников.
Правда, это компенсировалось тем, что они же вот уже семь лет заведовали университетским борделем. Собственно, они его и открыли.
Идеологическое решение, ничего личного.
Желающие поспорить могут обсудить это с Охровичем и Краснокаменным в частном порядке.
— Как известно, гэбни могут встречаться только четыре на четыре, — изрёк Максим (Аркадьевич).
Гэбни?
Но Александр —
— Всего лишь младший служащий!
— Двенадцатый уровень доступа!
— Мы имеем полное право вызвать его на ковёр.
— Дальше ковра юрисдикция Университета не распространяется.
— Если покрыть ковром всю площадь Всероссийского Соседства, мы станем непобедимы.
А самое страшное — прервать этот поток было невозможно, особенно с учётом того, что Охрович и Краснокаменный продолжали сжимать руки Брови.
Наверное, примерно так ощущает себя человек, который тонет и уже никак не может удержаться на поверхности, и вода неотвратимо смыкается над головой, и, когда последняя искра надежды начинает тлеть, вдруг выламывает ему пальцы.
Бровь панически поискала глазами спасения.
— Вашего Александра на самом деле зовут Гошк'a, — спасательный круг прилетел от Лария Валерьевича, секретаря кафедры и четвёртого головы Университетской гэбни.
Знакомьтесь: Брованна Шухер, героиня шпионского романа, где даже есть самые настоящие вымышленные имена.
— Гошк'a? А полное как?
— Это и есть полное. Обычное польское имя, ударение на второй слог. Его прадед переехал сюда из Польско-Итальянского Содружества, — Ларий Валерьевич поднялся из-за стола и отправился ставить чайник. — Так вот, Гошка Петюньевич — один из голов Бедроградской гэбни. Примечателен тем, что, прикидываясь младшим служащим, предпочитает сам выполнять работу, которую, по-хорошему, и полагалось бы выполнять младшему служащему. Вот, например, с вами пообщался.
Ах ты ж надо же ж!
Мало того, что Бровь якшается с Университетской гэбней, она теперь ещё и коньяк распивает с Бедроградской!
А эти крепче чая никогда ничего не предложат, хотя, известное дело, хранится на кафедре достаточное количество разнообразных жидкостей. Об этом, в принципе, знали все студенты, которым доводилось заглядывать дальше кафедрального конференц-зала, то есть учебной аудитории, то есть последнего приличного помещения. Дальше — там, где сейчас пребывала Бровь и прочие — начиналась преподавательская вотчина с уютными деревянными стенами, хранящими следы былых сражений. Например, там вверх ногами висела карта Афстралии, отмеченная жирным «нам сюда». Рядом с ней под потолком распластался манекен среднестатистического представителя Революционного Комитета, выполненный по всем канонам художественной условности (то есть опознаваемый в основном по меняющейся время от времени подписи и элементам костюма). Нынче он был Веней, за что получил симпатичный парик, ошейник, мундштук и лишился рубашки.
Самый что ни на есть канонический Веня, гордый работник оскопистского салона.
То есть борделя.
Напитки-крепче-чая не очень скрытно хранились на столе секретаря, который (стол, не секретарь, хотя секретарь почти всегда прилагался), между прочим, был первым, на что натыкался взгляд при входе в помещение.
Впрочем, студенты не очень часто бывали в преподавательской вотчине, поскольку у любого посетителя имелся неиллюзорный шанс получить ведро воды на голову.
Передовая кафедра одного из крупнейших университетов мира.
Бровь представила себе распитие алкогольных напитков сперва с Максимом (Аркадьевичем), потом с Охровичем и Краснокаменным и решила, что вот и хорошо, вот и пусть не предлагают.
— Значит, всё-таки пообщались? Успешно? — подал голос Максим (Аркадьевич). Оный голос звучал как-то со стороны, и среди его обертонов слышались не то фанфары, не то траурный марш.
Ввиду чего Бровь извлекла пробирку из сумки с несколько непристойной торжественностью. О да, она заслужила этот момент триумфа.
Охрович и Краснокаменный с грохотом пали ей в ноги. А поскольку размера они были немалого, этажом ниже наверняка обрушилась штукатурка.
— Сортирные дрожжи, — дикторским тоном проговорила Бровь в повисшей тишине. Свитера Охровича и Краснокаменного служили ей вполне пристойными софитами — по крайней мере, смотреть на них без рези в глазах было невозможно.
Это они сегодня ещё скромно оделись.
Максим (Аркадьевич) бурил пробирку глазами с такой тревогой, что Бровь сдалась и решила не додерживать паузу.
— Это Александр — то есть Гошка — мне сие так представил. Кажется, всё прошло успешно: я рассказала, как меня утомил Константин Константьевич, убила бы, он меня послушал, подумал и в ответ рассказал историю о том, что отрядские дети вот это, — удержаться и не помахать пробиркой было невозможно, — кидают в унитазы, чтобы оттуда лезло содержимое. Предложил осчастливить Константина Константьевича в порядке страшной мести. Ну и вот. Оно.
Ларий Валерьевич аккуратно забрал у Брови пробирку, несколько секунд подержал её в руках, помялся и с растерянным видом поместил ёмкость в стакан для карандашей. Максим (Аркадьевич) медленно выдохнул и закрыл глаза. Охрович и Краснокаменный, подскочив, страстно поцеловали Бровь в брови, попутно чуть не выбив ей глаза подбородками.