Чума в Бедрограде
Шрифт:
Экспертизы Бровь не проводила, но была весьма и весьма уверена.
Соответственно, явление Габриэля Евгеньевича в преподавательскую вотчину следовало расценивать как погодное. Заведующий кафедрой истории науки и техники оказался обыкновенным чёрно-голубым облаком с изящной проседью. Уведомите газеты.
Облако тихо склонило голову, откидывая чёрную чёлку (с той самой изящной проседью), и обвело присутствующих ярко-голубыми глазами, полными безграничной и смиренной печали.
Присутствующие смутились.
— У тебя же сейчас совещание, — Максим (Аркадьевич) сделал
Происходящее от него скрывают?
— Там решительно нечего делать, — печально поведал Габриэль Евгеньевич, опуская взгляд.
Воплощение печали на этой грешной земле.
Охрович и Краснокаменный сделали громкие жевательные движения, символизирующие поглощение мелких закусок при прослушивании увлекательной радиопостановки.
— Габриэль Евгеньевич, — воззвал к бюрократическому разуму Ларий Валерьевич, — мы все понимаем, что это совещание — скорее формальная процедура, но вы должны там присутствовать. Лингвистический факультет послал на нашу кафедру отдельный запрос, их новому проекту требуется не только поддержка всего исторического факультета, но и наше частное мнение. Они отдельно попросили вашего участия и подписи — это ведь не так сложно, в конце концов, они тоже…
На этом тирада Лария Валерьевича оборвалась, потому что случилось нечто категорически неожиданное.
Максим (Аркадьевич) издал странный звук, сделал ещё один широкий шаг вперёд и обрушил свой кулак (тот самый, где уютно уместился бы диктофон, а если подумать, то и два) прямо в лицо Габриэлю Евгеньевичу.
Оййй.
По результатам этого действия заведующий кафедрой истории науки и техники живописно (и на удивление беззвучно) разметался по полу, его тонкие очки (на удивление не разбившись) звякнули о ножку книжного шкафа, а лёгкий серебристый плащ распахнулся, демонстрируя шёлковую кружевную рубашку стоимостью в годовую стипендию Брови.
Охрович и Краснокаменный разразились раундом бурных аплодисментов.
Максим (Аркадьевич) смотрел на деяние кулака своего с плохо скрываемой растерянностью. Судя по недвижно запрокинутому подбородку, приходить в себя съехавший на пол Габриэль Евгеньевич не намеревался. Оно и понятно: по убийственной силе кулак Максима (Аркадьевича) явно находился в одной весовой категории с автопоездом.
Максим (Аркадьевич) прочистил горло, подобрал отлетевшие очки и вернул их на переносицу владельца. Стало ещё живописнее. Что делать дальше, Максим (Аркадьевич) явно не представлял.
Кажется, так далеко его план не заходил.
Бровь слишком хорошо знала драматизм подобных ситуаций, но не слишком хорошо понимала, зачем избиение погодных явлений потребовалось в принципе. Она почти успела спросить об этом вслух, но тишину прервал Ларий Валерьевич, уже успевший набрать некий номер:
— Служебное такси, — вежливо попросил он. — До Порта. С провожатым шестидесятикилограммовой грузоподъёмности, — и как ни в чём не бывало повесил трубку.
Чего?
Порт?
При чём здесь Порт?
Или всё происходящее — это тонкий план по убийству Габриэля Евгеньевича?
— Да, Порт, — Максим (Аркадьевич) обернулся и предпринял попытку улыбки, — наверное. Видите ли, Бровь, предполагалось, что Габриэль Евгеньевич пробудет на совещании весь день. То, что сейчас происходит в Университете, — события политические, и он не имеет к ним прямого отношения. Да и косвенного хотелось избежать.
— Я понимаю, — предельно дружелюбно ответила Бровь, делая незаметный шажок в сторону безопасности — то есть от Максима (Аркадьевича) подальше. Охрович и Краснокаменный ненавязчиво сомкнулись за её спиной.
Вся преподавательская вотчина — одна большая ловушка, и горе тому, кто в неё попал.
— Сумеете сопроводить Габриэля Евгеньевича? — невозмутимо спросил Ларий Валерьевич.
— Если впадёт в буйство, можешь тоже дать ему по лицу, — встрял Охрович.
— Надо попытаться сделать это доброй кафедральной традицией, — согласился Краснокаменный.
— Возможно, даже элементом вступительных экзаменов.
— Хотя и повысится процент самоубийств среди непоступивших.
Ларий Валерьевич, надо заметить, не сбился и продолжил свою речь, как только у Охровича и Краснокаменного закончилось дыхание:
— Там для него сейчас самое безопасное и надёжное место. А с учётом того, что запись вашего общения с головой Бедроградской гэбни отсутствует, лучшее, что мы можем сделать, — это зафиксировать и заверить ваши показания. Университетская гэбня обладает таким правом, но, согласитесь, если ваши показания будут зафиксированы нами, это может выглядеть… предвзято. Лучше подыскать наиболее нейтральную инстанцию.
Ага. В Порту.
Пусть Бровь выслушает капитан дальнего плаванья, старый суровый моряк с трубкой — или нет, лучше махоркой — и деревянной ногой. Это будет выглядеть действительно непредвзято!
А папа потом сможет навещать её в дурдоме.
Максим (Аркадьевич) снова нахмурился, и в преподавательской вотчине разом потемнело.
— Не хотелось снова тревожить Портовую гэбню по подобным вопросам, — мрачно изрёк он, взял со стола диктофон, взвесил его в руке (плохое орудие для убийства) и вздохнул, — хотя, кажется, других вариантов нет.
Портовую гэбню?
Снова тревожить?
Что?
Порт — это формально всего лишь район Бедрограда (где располагается, не поверите, порт), но, говорят, на самом деле там расположился целый самостоятельный город. Отдельная хаотическая махина, полная старых суровых моряков с трубками и махоркой, которым не писаны законы и которые могут прирезать за углом просто так — потому что им не писаны законы. Говорят. Говорят, там живут контрабандисты, беглые заключённые, нелегальные иностранцы и просто все те, кого тянет выписаться из закона или порезать за углами.