Чума в Бедрограде
Шрифт:
Историография — это, как говорится (на истфаке), скорее искусство, чем наука.
— А какие акценты правильные — ясно?
— Ну… что они плохие, а мы хорошие? Они пытались нас подставить, а мы догадались и пресекли?
Святотатыч вытащил из закромов ещё одну самокрутку, с тоской обнаружил, что первая по-прежнему не докурена, и вздохнул. Его бесконечной длины серьга мелодично звякнула.
— Это не акценты, это выводы — если их можно так назвать. А выводов в показаниях быть не должно.
Бровь почесала в затылке. Этому дядьке сейчас нужно контрабанду разгружать с Курёхина, а он тут обучает её правописанию.
Как-то
— А что у моего Александра, например, волосы крашеные — это акцент?
— Уже больше похоже, — Святотатыч улыбнулся и на мгновение стал совсем нестрашным, — важных акцентов всего три: сортир, Ройш и дружелюбие Александра. Оно же желание втереться в доверие, но так писать не стоит. Все прочие мелочи должны работать на эти три акцента. Крашеные волосы, как он вообще выглядел и как держался, куда водил, чем поил, о чём шутил шутки — это к дружелюбию. Чем оно важно, вроде должно быть понятно. Понятно, чем важны Ройш и сортир?
— Ну, с Ройша всё началось. А ещё он университетский, но не имеет отношения к государственным структурам — по крайней мере, официального. Зато имеет личное. И, соответственно, может заниматься делами, которые его не касаются. А ещё хуже, если в эти дела полезет его студентка, которая по собственной глупости и истеричности может устроить страшную заразу целому дому — чего не случилось бы, если бы Университет с самого начала разобрался с эшелонами власти и не попустительствовал. Так?
— Вроде того. Из твоего сочинения на условно свободную тему должно быть ясно, что Александра крайне беспокоил лично Ройш, степень близости твоих контактов с Ройшем и, главное, этот злосчастный уровень доступа Ройша. А тебе, чтобы оное сочинение написать, должно быть ясно, что, будь у Ройша действительно второй уровень доступа, как предполагала Бедроградская гэбня, ей бы пришлось умерить свой пыл в стремлении нагадить Университету в сортиры. Шестому уровню доступа со вторым воевать бессмысленно.
Ройш и второй уровень доступа, уму непостижимо. У него ведь всё немалое самолюбие построено именно на том, что он как бы никто, простой истфаковский преподаватель, а на деле почти всесилен. По крайней мере, в тех вопросах, которые решаются макулатурно-бюрократическими методами. Любой может делать то, что можно; Ройш может то, чего нельзя. Поэтому он никогда бы не сел ни в Университетскую гэбню, ни даже в секретари кафедры — какой уж там второй уровень!
Высоко, очень высоко.
Так высоко, что, может быть, там всё работает по каким-нибудь другим правилам.
Но Ройш не любит другие правила, Ройш любит эти, и на всех неугодных он пишет исключительно скромные и официальные докладные. Ничего больше.
Дождавшись гибели первой, Святотатыч наконец-то закурил вторую самокрутку.
Сверху донёсся глухой удар и взрыв хохота.
По-прежнему не лучший день в жизни Габриэля Евгеньевича.
— А теперь скажи честно: ты понимаешь, при чём здесь сортиры?
— Если это не очередная сплетня, а Университет на самом деле владеет всеми городскими канализациями, то скорее да. Хорошо бы не было сплетней. Есть же у нас свой бордель, почему сортирам города не быть тоже нашими?
— Ваши они, ваши. Кроме портовых.
А Габриэль Евгеньевич — на самом деле дух, и удар наверху был вовсе не по нему.
— Но зачем? Почему Университет заведует городскими сортирами?
Святотатыч тяжко вздохнул. Бровь сжалась.
Возможно, сейчас не время и не место для подобных вопросов. И для вопросов вообще. Она же не записала разговор, она отвлекает старого моряка (без махорки) от контрабанды, у него нет времени на всякие глупости —
— Потому что это весело, — бесстрастно бухнул Святотатыч и подмигнул, снова расплываясь в улыбке, — сколько тебе лет?
— Девятнадцать.
— Девятнадцать… ну вот, значит, когда тебе было одиннадцать, а Университетской гэбне — меньше года, они поцапались с гэбней Бедроградской. По поводу бюрократических и фактических полномочий. История простая, но драматичная: Университетская гэбня только-только разобралась, что она может по бумажкам, едва приступила к разбору того, что может на самом деле, а тут Бедроградская вздумала посадить студента. Истфаковского, с этой вашей кафедры.
Наверху раздались звуки перетаскивания чего-то тяжёлого. Эдак шестидесятикилограммового. С этой нашей кафедры.
— Ничего шибко криминального там не было, глупое обвинение в поиске и последующем хранении информации более высокого уровня доступа, чем у студента имелся. Информация, правда, на тот момент была значимая и даже скандальная, но отмазать всё равно могли — присвоить задним числом звание младшего служащего, рассказать сказку, что информация добывалась и хранилась по прямому приказу Университетской гэбни. Могли и не отмазали, потому что не успели. В общем, пока соображали, как это всё технически осуществить, спрятали студента на частной квартире. А Бедроградская гэбня как единица управления всем городом, кроме Порта, имеет право на любую частную квартиру заявиться с обыском. Дальше всё понятно: заявились, обыскали, посадили. Обидно вышло. Но ещё обиднее, что буквально через несколько дней Бедроградская гэбня захапала ещё одного университетского человека — на этот раз незаконно. У Университетской же на тот момент никаких возможностей куда-либо в Бедрограде заявляться и обыскивать не было. И вот по результатам всего этого веселья захотелось им такую возможность поиметь.
— А что есть в каждом доме? Конечно, сортир! — радостно перебила Бровь. — Если заполучить сортиры, можно в любой момент заявиться и обыскать унитазы. Ну и не только, наверное. Хитрая идея. Охренеть.
— Ну какое же это охренеть? Это обыкновенный неповторимый стиль Университета.
А ещё на кафедре висит чучело Вени.
Бровь неожиданно ощутила страшную гордость за своё учебное заведение.
Святотатыч порылся в закромах в поисках следующей самокрутки. В его возрасте — под пятьдесят, а то и за — не слишком-то полезно смолить одну за одной. Сколь бы старой ни была тельняшка, от этого всё равно случается рак мозга.
Папа Брови — доктор медицинских наук, у неё детская травма.
— Городскую канализацию отвоёвывали академическими методами, от которых Порт далёк. Вроде как она сделана по проекту этого вашего основателя Университета. Аргумент это или нет, ещё пойди разбери, но, в общем, отвоевали. Бедроградская гэбня утёрлась. То есть все думали, что утёрлась, а теперь выясняется, что её на канализации заело. Семь злосчастных лет под покровом ночи и по колено в говне Бедроградская гэбня перестраивала городскую канализацию. Втайне.