Чурики сгорели
Шрифт:
Дежурный по штабу, слесарь тормозного завода, недавний ремесленник, сказал решительно:
— Сюда вызывали отца, сына отпустим только с ним…
Как вести себя, Федор Васильевич, очевидно, обдумал в дороге. Переступив порог, он набросился на сына. Дежурный остановил его:
— Раньше надо было воспитывать.
Федор Васильевич резко обернулся. С его губ готово было сорваться что-нибудь вроде классического: «Учить меня вздумал», но не сорвалось. Тогда заговорил дежурный.
Еще пятнадцать минут назад Федор Васильевич решал судьбы вот таких же пареньков-слесарей тысячами, по числу новостроек. А теперь он молчал. И наконец:
— Я сам был в комсомоле. Вы правы,
Прислонившись к косяку, как музыку, слушал речь комсомольца начальник отделения Бугримов, слушал и я. Слушал и человек, которого годы службы так далеко унесли от всех нас. Быть может, сейчас, впервые за много лет, он понял, что спросить с него могут не только по звонку «сверху», и придется отвечать…
В жизни все поразительно взвешено. Читая заметки ученых о природе, мы не перестаем удивляться ее скрытым от нас взаимосвязям. Но и в жизни общества, каждого коллектива есть свои закономерности. Одно связано с другим, действие рождает противодействие. И за каждый необдуманный шаг приходится расплачиваться самыми неожиданными превращениями. Казалось бы, вполне допустимый компромисс, самый незначительный разлад между целью и средствами ее достижения, а результат ошеломляющий, противоположный тому, которого ты добивался. Вот и с нашими комсомольскими патрулями не все обошлось благополучно: рядом с хорошим завязалось плохое.
Всё новые и новые комсомольцы приходили на дежурства. А вместе с этим появились ребята, которые каждый вечер сами, без вызова, наведывались в штаб, просили разрешения подежурить. Потом все тот же Андрей предложил создать из этих ребят постоянную оперативную группу. Он доказывал, что только такая группа сможет по-настоящему помочь работникам милиции. Андрей и стал ее начальником.
Первый раз мы задумались над работой Андрея, когда услышали мимоходом, как разговаривал он с задержанным подростком.
— Почему вы меня задержали?
— Взяли и задержали, тебя спросить забыли.
Помните, нечто подобное Андрей говорил и на бюро, когда мы принимали решение о комсомольских патрулях. Но теперь в этом ответе была та наглость сильного, то беззаконие, которое не может не оскорбить человека, даже очень провинившегося.
Задумались мы, признаться, слишком поздно. То, ради чего создавались патрули, давно уже было забыто ребятами из оперативной группы. Комсомольцы каждый вечер открыто выходили на улицу Горького. А для этих главным стала таинственность. Они избирали себе жертву и следили за ней. Законов для них не существовало, и они подслушивали под дверями, подсматривали в окна, при случае копались в чужих вещах. Сами этого не заметив, ребята превратились в некую полицию нравов, только на общественных началах.
Когда Андрей пришел к нам в штаб в последний раз, он так и не понял, в чем его винят.
— Мы с хулиганьем боролись. За это нам спасибо надо сказать. А какими средствами — это уже чистоплюйство.
Трудно было объяснить ему, что стиляги с улицы Горького и те вызывали у нас меньший протест, чем парни из его оперативной группы.
Новое оттого и называется новым, что никак не обезопасишь его от промахов и ошибок. Был горький урок с оперативной группой. Но новое осталось: сотни комсомольцев стали искренними защитниками порядка. В этом суть.
…С того первого дежурства, о котором я рассказал, мы возвращались на рассвете. Мы шли по Москве. Сколько раз ходили мы по ночному городу! А вот так, хозяевами, почувствовавшими свою силу, шли впервые. И, как назло, не попадалось прохожего, который спросил бы:
«Откуда вы, ребята, в такой час?»
Очень хотелось ответить:
«Сменились. Несли охрану района…»
Нами владели такие же чувства, как и комсомольцами девятнадцатого года. Помните Ефимчика из «Юности отцов»? Ефимчика, который написал мелом на куске фанеры: «Коммуна номер раз!» И поставил восклицательный знак.
У Вовки болит ухо, а у меня не ладится работа.
Вообще-то ухо у Вовки уже не болит. Но врач сказал, что в школу он пойдет в понедельник, хотя сегодня всего лишь пятница. Вовка откровенно рад этому.
А мне радоваться нечему. У меня не ладится работа. То, о чем я хочу рассказать в этой последней главе, о мальчишках двадцатых годов, о первых пионерах, мне никак не удается соотнести с Вовкой. А зачем, собственно говоря, связывать с ним? Попробуй-ка втиснуть нынешнего парня во времена, которые давным-давно стали историей! Втиснуть трудно, но без Вовки, без его отношения минувшее останется минувшим, оно никак не оживет. И карточки, которые пылятся у меня в столе, — я выписал на них когда-то все, что удалось узнать о первых пионерах — остаются просто листками бумаги. Я перемешиваю и тасую их, раскладываю то сяк, то эдак, а они все равно не соединяются: как были, так и есть — разрозненные эпизоды. И не находится слов, и нет мыслей, чтобы связать все это в узел тугой и современный. Непременно современный. Потому что, хотите вы того или нет, былое оживает лишь тогда, когда оно спроектировано в сегодня.
Работа не ладится, и я говорю сыну:
— Слушай, Вовка, хватит тебе играть в Зайца и Бобра, давай поиграем во что-нибудь другое.
— А во что?
— Давай начнем играть в первых пионеров.
— Согласен.
СИНИЕ ГАЛСТУКИ
Мы едем на улицу Воровского. Игра начинается, как только выходим из дома. Я задаю сыну вопросы и жду ответа.
— Ты хоть что-нибудь знаешь о первых пионерах?
— Почти ничего, совсем немного… Это были дети рабочих и крестьян. Они хотели бороться с этими, как их… сейчас вспомню слово…
— С бойскаутами?
— Да, со скаутами. Пионеры объединились, чтобы бить их.
— Почему бить?
— А как же! Скауты были сынками богатых. Они ненавидели коммунистов… А еще они верили в бога. Не так, скажешь?
— Не совсем.
…Молодые люди с синими галстуками на шее подчинялись своему уставу: «Скаутизм готовит из молодых людей и девиц честных, трезвых, попирающих эгоизм, ласковых, послушных, мягкосердечных, преданных богу, родине и начальству людей, нужных для прогресса нации…» Девиз скаутов: «Будь верен богу и родине».
Для ребят двадцатых годов этот девиз был совсем не подходящим. Ребята двадцатых годов думали иначе, вот как они писали: «Нас пугают адом, наказанием божьим. Самым большим наказанием мы считаем то, что у нас есть еще попы, что у нас есть еще люди, верующие в рай и ад. Мы сказками считаем запугивание, будто мы вечно будем гореть и не сгорать, будем будто скрежетать зубами, которых у нас уже давно не будет. Мы знаем, что рай, то есть счастливую жизнь, можно создать на земле».
Вступающий в скауты клялся: «Подражать покровителю разведчиков — святому Георгию; поражать зло в мире и прежде всего — зло дракона в самом себе; носить бога в сердце»..