Чувство Родины. Стихи и поэмы

Фирсов Владимир Иванович

Глава шестая

Был враг отброшен. Но не сломлен. Был враг побит, Но не разбит. Но это Было предисловьем Ко всей истории побед. Поди учти, какой ценою, Какой жестокой правотой Далась победа под Москвою Зимою памятною той! В войне, казалось, нет просвета, Но Сталин Волю диктовал. Матерый враг Страны Советов — Сам Черчилль, признаваясь в этом, Его приветствуя, Вставал. Когда война к Москве катила, Он к жизни вызвал имена, Которые потом твердила Вся потрясенная страна. Они легли священным грузом На души молодых солдат: Входили Невский И Кутузов С бойцами рядом в Сталинград. С жестокостью фашистов споря, Собою прикрывая тыл, Нахимов Баренцево море Под вой снарядов бороздил… Пусть нет его, В кого безмерно Когда-то верила страна. Безоговорочная верность И нынче Родине нужна. А это значит — Нужно верить Земле, рожающей зерно, Той правоте, что нам измерить Лишь кровью воинов дано. Нам надо верить в нашу славу, В мечту гагаринских высот, В свою священную державу, Что знамя Ленина несет.

Глава седьмая

Уже зацветшие сады Лежали подбеленной тучей. Пел соловей над волжской кручей, Как говорят, на все лады. В полях отфыркивались кони. Но голос песни Нарастал! Неторопливый и спокойный, Тот голос ровно рокотал. В ночную тишь, Пахнуло

стужей, И на цветы мороз дохнул, И мрачно в слюдяные лужи Холодный месяц заглянул. Но, как ни странно, Не стихали Мелодии земных высот! А бабы все еще пахали, Тогда и ночь кормила год. Пахали женщины, Не слыша, Почти не слыша соловья. А только слышали, Как дышат В сырых окопах сыновья. Не ширь полей перед собою Им виделась, А те края, Где спят солдаты перед боем, Почти не слыша соловья. И кто-то вдруг сказал: — Красиво! Поет, как золото кует. А что, как он на всю Россию, На всю весну Один поет? А что, как больше нет другого! И не услышат сыновья Ну, хоть какого, хоть какого, А лишь бы только соловья!.. В тиши, Для фронта непривычной, Был и другой певец тех дней. И не какой-нибудь обычный, А самый курский соловей. И над речушкой безымянной, Как тот над Волгой, В этот час Он ждал зари своей туманной И пел, не открывая глаз. Он пел в рассвете дымно-ржавом, На рубежах передовых, Для всех сынов моей державы, Для мертвых пел и для живых. И песня, разрывая душу, Скупой слезой касалась глаз. Не мог он знать, что кто-то слушал Его в ту ночь В последний раз. А если б знал певец об этом, То все равно бы не молчал. Он пел! И первый луч рассвета На кончике хвоста качал. В движении смешном и милом Таилось жизни торжество. Таким спокойствием и миром От песни веяло его! И, вытирая с автоматов Седые капельки росы, Его заметили солдаты На самом острие лозы. Его заметил и Василий. И, слушая его, С тоской Подумал: «Что, как он такой Теперь один на всю Россию?..» И мысленно ушел солдат В края, с которыми простился. Припомнил дом родной и сад, Где вечно соловей селился. А как он молодо свистел, Восторженно рассветы славя! А вдруг да он, летя сквозь пламя, Летя домой, Не долетел?.. Не знал Василий, Что певца В тот самый час Над волжской далью С такой же думою печальной Встречают матерей сердца.

Глава восьмая

Лицом на Запад веселее Идти… И он идет, солдат, Хоть смерть все так же не жалеет, Не милует, как говорят. С ней не поспоришь, не осилишь, Ей не заткнешь костлявый рот. Два года с ней прошел Василий, Глядишь, и далее пройдет. Глядишь, минует, как и прежде, Ее жестокая рука. И остается жить надеждой, Пока победа не близка. Насколь близка, никто не скажет, Еще сильна броня врага. Насколь близка она, покажет Орловско-Курская дуга… Война! Сожженные деревни, Землянок тощие дымки. По той земле, святой и древней, Идут советские полки. Уже солдатские шинели На спины скатками легли, И земляничины алели На взгорьях раненой земли. Солдаты жадно воду пили. Устав от знойного тепла. Дороги к фронту в пыль пылили. И техника ночами шла. С достоинством Она катила От гор Уральских до Орла И предъявляла Право тыла На те же ратные дела. На Запад! Путь один. На Запад — Стволы надежных батарей. Походных кухонь щедрый запах Становится ещё острей. Солдаты опытнее стали: Два года все-таки война. Что ни солдат, глядишь, — медали, Да что медали! Ордена! И мой Василий не мальчишка, Не тот, чем был когда-то он. Недаром в орденскую книжку Не первый орден занесен. Не то чтоб окружен почетом, А все ж немного знаменит. В противотанковом расчете Он первым номером стоит. Он стал скупее на улыбку И равнодушней к похвале: Ведь на войне На редкость зыбка Твоя прописка на земле. В стране, Где смерть царит угрюмо, Под посвист пуль над головой О ней нелепо даже думать По той причине роковой. Все может быть в страде той самой, Где сердце слышится твое, Где смерть стоит перед глазами, Где сам ты Сеятель ее. Не верь абстрактным гуманистам, А мсти, пока в беде народ! Иди! Ты видишь: коммунисты Два шага сделали вперед. Иди за ними. Дело наше Превыше всякой правоты. Плевать, что кто-то после скажет, Что был прямолинейным ты! Твоей посмертною улыбкой Живые поглядят на тех, Кто был в тылах гуманно-гибким Среди земных, мирских утех. Иди! И ты идешь упрямо. И веришь тем политрукам, Что перед смертью шепчут «мама», Уже принадлежа векам, Уже принадлежа дорогам, По коим В мирной тишине Живые к отчему порогу Придут с рассказом о войне.

Глава девятая

Три дня подряд Земля горела, Развернутая, как ладонь. Три дня гремела батарея, Три дня: «Огонь! Огонь! Огонь!» Теперь огонь не тот, что прежде! Победный отсвет торопя, Орловско-Курская, С надеждой Глядит эпоха на тебя. И на тебя, мой друг Василий, Глазами, стылыми от слез, Глядит Советская Россия Под шум простреленных берез. За эти слезы, эти очи, За горе наших матерей Святым пожаром третьей ночи Ревут все виды батарей! То было мужество без меры. Слепое? Нет! Уже три дня Вкушают «тигры» и «пантеры» Всю силу нашего огня. Земля горела. Было жарко. Уже не вызывая страх, Лежат снопами в пору жатвы, Темнея, трупы на буграх. Земля горела от металла. Так сколько ж ей еще гореть! И земляника опадала От взрывов, Не успев дозреть. Хотя друзей легло без счета, Василий жив и невредим. Теперь остался он один От орудийного расчета. «Один! Один!» — Звучит, как крик. И снова новая атака. Один! Уже дымят два танка, А третий режет напрямик. Гляди, Василий, Вот он, рядом! Да что с тобою, что, скажи! А он уходит долгим взглядом Туда, где плещет море ржи, Туда, где костерок дымит, Где, вся в малиновом закате, Родная Волга волны катит И мать над Волгою стоит… А танк идет. Идет сквозь рвы. Ужасен гром его нестройный. И так некстати Шмель спокойно Ползет по стебельку травы! Был рядом танк, Когда Василий К прицелу медленно припал И так же медленно упал, Неслышно крикнув: «За Россию!» Легко упал, Спугнув шмеля, Лицом на заревые травы, За нашу веру, нашу славу, Вдруг ощутив, Как вертится Земля… И стало от зари светло И тихо, тихо как-то сразу. И земляничина У глаза Алела всем смертям назло! Она затмила мир собой. И третий танк, в огне пылавший, Молчал. И смертью храбрых павший Не видел угасавший бой. Не видел, Как восход густел, Как шел рассвет, широк и светел, И как спокойно Шмель сидел На остывающем лафете. Лишь на мгновенье он воскрес. Увидел тусклыми глазами, Как травы Вровень с небесами Шумели, что дремучий лес. А он тот лес не посадил И никогда уж не посадит… И с неземной тоской во взгляде Солдат В Бессмертье уходил.

Глава десятая

На Запад! В мир чужих закатов, Сплошным огнем врага слепя, Из боя в бой идут солдаты Уже,

Василий, без тебя. На них взирает вся планета, Геройством их изумлена. Спокойным отсветом рассветов Им вслед глядит моя страна. Им нужно до победы драться. Они идут — за валом вал. А ты лежишь в могиле братской, В тиши, Что ты отвоевал. И ты не слышишь, как устало Плетутся беженцы домой. Землянки торопливо ставят Над остывающей золой. Не слышишь ты, как в школах Снова Легко звучит родная речь. Напевен звук родного слова, Что ты в боях сумел сберечь. Все дальше От твоей могилы На Запад катится война. И журавли плывут уныло, Их провожает тишина. Они плывут над всей страною. Над Костромой и над Москвой, Они прощаются с войною, Чтоб снова встретиться с войной. Они плывут себе, Не зная, Что их не встретит тишина, Что и в Египте Мировая, Да, да, та самая война… У журавлей такая доля: Пришла пора — и отлетай. Да вот, да вот они, Над полем! Уже задели неба край, Уже вошли в зарю. Все выше. Коснулись солнца! И пошли Уже спокойнее и тише — Туда, на дальний край земли. Они размеренно летели Над ширью убранных полей. И в небо женщины глядели, Уже не видя журавлей. Уже над Волгою Светила Скупая, тяжкая заря. И мать Василия грустила И все-то думала: не зря. И ей поверилось невольно Среди осенней тишины, Что журавлиный треугольник Похож на весточку С войны. А весть и вправду ожидала… И мать, Как сосенка в бору, Вдруг покачнулась И упала. И голова белее стала, Чем снег, Что выпал поутру…

Третий плач матери

Вот и пала на меня, Сиротинушку, Осень черная, Непроглядная. Не придет за ней Зима светлая, Ой да весна ясная, Солнце красное! Спит соколик мой Во сырой земле, Мной не убранный, Не увиденный, Не обмыта мной Кровь горячая С тела белого Моего сынка, Не закрыты мной Очи карие, Очи ясные, Ой да соколиные… Как на белый лист со гербом Взгляну, Так подкосятся Ноги старые, Так опустятся Руки стылые, Затуманятся Глаза слезные. Для чего теперь Нужны руки мне, Если некого Приласкать, обнять, Для чего глаза, Если незачем На дорогу глядеть, Ожидаючи!.. Как же писарю Жилось-думалось, Иль железное Сердце писаря? Как рука его Да не дрогнула Таковы слова Взять да вывести… Для чего мне жить, Одной маяться! Мне бы крылья те Журавлиные. Полетела б я В степи дальние, Где уснул сынок Сном небуженым. Попросила б я Землю черную Расступиться бы, Раствориться бы, Рядом с ним легла б Тише тихого, Вечный сон его Ой да не встревожила..

Глава одиннадцатая

Война закончилась весною, Когда черемуха цвела. Победа наша Над страною Салютным отсветом прошла… Шли годы. Раны зарастали. О эти мирные года! Из пепла города восстали, Взгляни, какие города! Аж к звездам поднялась Россия Светлей и краше не найдешь. Мы молодость в труде растили, Взгляни, какая молодежь! А в край степной, Где спит Василий Вовеки непробудным сном, Пришли березы и осины Напомнить людям о былом. Пришли с волнующим напевом, Нелегкий путь преодолев, Как говорится, самосевом, Но сколь ужасен тот посев! Из волжского, иного ль края Сюда солдат вела война. И каждый, Сам того не зная, Принес с собою семена. Они до срока тяжелели, Отлеживаясь в рюкзаках, В карманах скатанных шинелей, В подсумках, в пыльных сапогах. И в кровь солдатскую ложились Те семена во дни войны. И вот теперь Они прижились В земле, где спят ее сыны. Обычный лес. Обыкновенный. Стоит над кладбищем свинца. И в каждом дереве, наверно, Стучат солдатские сердца. Здесь не было лесов издревле. И вот пришли они с войной. И близлежащую деревню Уже давно зовут Лесной… Брожу июльскою порою, Как в пантеоне, в том лесу И к сердцу моего героя Цветы обычные несу. Там часто женщину встречаю. Она идет Лицом к заре, Идет по пояс в иван-чае, В росе, как в чистом серебре. Она давно рассталась с Волгой, Давно приехала сюда. Надолго ли! Да что надолго! Теперь уж, видно, навсегда. Не все равно ль? И здесь Россия, И здесь родной земли краса. Вот и сбылась задумка сына: Шумят в степном краю леса! Шумят!.. И мать живет тревогой Всех матерей моей земли. Все беды У ее порога Себе пристанище нашли. Я слышал, как она рыдала По Комарову, А поздней Горючим словом причитала Над новым горем наших дней.

Плач матери Василия по Гагарину

Уж летал да ты высоко К солнцу красному, Ясен сокол, Ко поднебесью невидному. Кто быстрей тебя летал — О том не ведаю, Кто смелее был — О том не знаю, старая. А случилось, Что машина непослушная О сыру-то землю Громко стукнулась, Громко стукнулась — По всей земле аукнулось. Вот и нет твоей улыбочки Приветливой, Вот и нет твоей головушки, Соловушка, Только есть во Кремле Плита со именем, Со твоим да именем, Громким, памятным. Только есть цветы Да слезы матушки, Слезы женушки Да малых детушек — Неутешные слезы соленые. Да еще отцовские, Горемычные, Слезы горькие, Невидные, Сердце жгущие. А еще есть слезы Да друзей твоих, Твоих верных друзей Да товарищей… Все под солнышком бывает, Всяко деется, Даже верный друг На память не надеется, Не надеются на память Жены верные, Жены верные Да самые примерные. А крепка-надежна память Лишь у трех у жен. Как-то первая жена — Родна матушка. А другая жена — Матерь-Родина. Уж как третья жена — Мать сыра земля, У Кремлевской стены — Камни хладные… Уж они-то С тобой не расстанутся, Уж у них-то ты Не забудешься!

ВОССТАВШИЙ НАД ГРОМОМ

Погиб при исполнении служебных обязанностей. Испытывая самолет новой конструкции, он до последней секунды передавал в эфир ценные сведения о прохождении испытаний, которые в будущем, при усовершенствовании машины, помогут исключить человеческие жертвы.

Память о вашем муже, коммунисте, замечательном летчике-испытателе, будет вечно жить в наших сердцах.

Из письма командования к жене

Глава первая

Не из космических глубин Исходит Родины понятье. Она созвездия рябин И, если ты не отлюбил, Любимой жаркие объятья. Понятны Родины черты В размахе песни соловьиной. От малой тропки муравьиной До лебединой высоты Все — Родина: Следы подков, В оврагах хрупкая крушина, И голос заводских гудков, И ранний выкрик петушиный, И храм, Построенный в честь той Или иной российской славы, И алый флаг моей державы Над покоренной высотой. Вот гаснет розовая высь. Звезда полей над взгорьем светит. И в малом Родину заметишь, Ты только пристальней всмотрись. Все — Родина: От мокрой ветки До грома вышек буровых, От образов великих предков До современников моих. В какой далекой стороне Она впервые зазвучала? Ей нет конца, Как нет начала, Она в тебе, Она во мне. Мы часть ее. И потому В ее бессмертии Бессмертны. И караул ее бессменный Мы не доверим никому!