Чужак из ниоткуда
Шрифт:
О чём это говорит? Форма и способности возвращаются и довольно быстро.
Вышел из орно. Убрал палец. Смочил чистую ватку водой, вытер кровь. На месте раны остался только розоватый шрам.
— Ну-ка, согни-разогни, — сказал я.
Бабушка подчинилась, с изумлением глядя на собственный, свободно двигающийся палец.
— Болит?
— Н-нет. Не болит…Совсем не болит!
— Что б тебя дождь намочил! — ругнулся дед своим, как я помнил, самым крепким выражением. — Внук! Как ты это сделал?!
— Так, деда, баба, давайте
— Смотря что ты хочешь нам поведать.
— Секрет. Даже, пожалуй, тайну. Большую.
— Прабабушка твоя — терская казачка, — сказал дед. — Такое видела-слышала-пережила, что и я не всё знаю. И с головой у неё всё в порядке, и болтливой никогда не была. Зовём.
Позвали прабабушку. Сели на улице за стол, бабушка налила всем чаю, и я рассказал. О том, как чуть не погиб под колёсами грузовика, и как очнулся другим человеком.
Нет, разумеется, всей правды я им не сказал. Признаться, что ты не их внук Серёжа Ермолов, а какой-то инопланетянин — это гарантировано обречь себя на скитания. Потому что в психиатрическую лечебницу или, как здесь попросту говорят, — в сумасшедший дом я не дам себя запереть ни при каких обстоятельствах. А вот в новых способностях — не всех! — признался.
— Чудеса, да и только, — сказал дед Лёша, выслушав. — То-то я удивлялся, как это ты так быстро на ноги встал…
— О, господи, — только и вздохнула бабушка, глядя на меня встревоженными глазами.
— А я говорила, — торжествующе сообщила прабабушка Дуня.
— Что ты говорила? — спросил дед.
— Говорила, что Серёжка в Климченко пошёл, сразу увидела. У них же в роду колдуны были сплошь. Мне Надежда, мать его, рассказывала про своего прадеда, Евсея Акимыча. Людей лечил, боль заговаривал, звериные и птичьи языки знал, этим владел… как его…
— Гипнозом, — подсказал дед. — Точно, помню, рассказывала Надя. Как он в другое село уехал, а они с сестрой двоюродной в подвал к нему залезли тихонько и сметану подъели. А корова их возьми и перестань молоко давать. Ревёт от боли, а не доится! Аня, сватья наша, к деду — вылечи, мол, корову. А тот в ответ: «Твои девки без спроса сметану взяли, пусть теперь в огороде у меня отработают, чтобы неповадно было». Пришлось работать. Что ты думаешь? Начала корова доиться, как не было ничего.
— И сын его, Иван Евсеевич, прадед Серёжкин, тоже не прост. — сообщила бабушка Зина. — Помнишь, Лёша, как мы к ним в гости ездили, и он собаку заставил пачку папирос из дома принести?
— Как это? — спросил я, хотя догадывался, как.
— Сам не знаю, — сказал дед. — Но выглядело это, как будто он просто взял и мысленно приказал собаке. Мы за столом сидели, выпивали, закусывали. У твоего прадеда папиросы кончились. Я свои сигареты предложил, я «Новость» курю. Отец твой — болгарские «Ту-134». Но он не взял. «Нет», — говорит. — «Я лучше свои». Вышел за калитку, подозвал первую же собаку, которая мимо по улице бежала, взял её за морду, в глаза ей посмотрел,
— Экстра-класс, — сказал я искренне.
— Вот я и говорю, — продолжила прабабушка Дуня. — Когда Серёжку грузовик сбил, он в коме оказался. В беспамятстве полном. Так, Серёжа?
— Так, — подтвердил я.
— Но это тебе казалось, что в беспамятстве, а на самом деле твои способности, которые ты от предков своих получил по наследству, от рода Климченко, проснулись и начали работать. Тебя вылечили, а после уже не стали обратно прятаться. Повезло тебе, правнук, так скажу. Но хлопот ты теперь не оберёшься. Да и все мы.
— Почему? — спросила бабушка.
— А ты представь, Зина. Тебе он всего лишь порез на пальце затянул. А если Фиру от рака вылечит, да об этом узнают, тогда что?
— Ой… — сказала бабушка Зина.
— Вот тебе и «ой».
— Погоди, — сказал дед. — Ты что, правда можешь Фиру вылечить?
— Не знаю, — сказал я. — Но попробовать могу.
— Так чего мы сидим? — вскочил дед. — Пошли к Кофманам! Они же мне как вторая семья, мы чуть не тридцать лет дружим. Вот так, — он свёл вместе два кулака.
— И мне, — подтвердила бабушка Зина. — Я люблю Фиру, она хорошая. И Юзика люблю, хоть он и нудный бывает иногда.
— Подождите, — остановила их прабабушка. — Ещё слово скажу. Помнишь, Лёшка, как в гражданскую твой отец, а мой муж, Степан, пулемёт в огороде закопал? «Льюис»?
— Помню.
— Сколько человек об этом знало?
— Вся семья. И ещё полстаницы.
— Кто-нибудь донёс, когда банда Алиханова оружие искала по дворам? Ваську Заречного тогда ещё расстреляли, ящик патронов и две гранаты у него на чердаке нашли, сам виноват.
— Помню. Никто не донёс.
— Вот и представьте, что ваш внук, а мой правнук Серёжа — это тот же пулемёт. И Фире с Юзиком скажите. Разболтают кому, пусть даже самому близкому… — она скорбно покачала головой.
— Слышала, бабка? — сказал дед. — Рот на замок.
— На свой повесь, — ответила бабушка. — А то знаю я тебя. Особенно после трёх-четырёх рюмок.
— Я — могила, — сказал дед. — Кстати, у Фиры с Юзиком детей нет. Если что, рассказывать особо некому.
— Рассказывать всегда найдётся кому, — сказала прабабушка. — Поэтому, как только захочется язык развязать, сразу про себя произнесите только одно слово.
— Какое? — не понял дед.
— Пулемёт.
К Кофманам мы с дедом отправились вместе. Жили они неподалёку, на третьем этаже пятиэтажного дома, в двухкомнатной квартире. Прихожая, гостиная, спальня, кухня, балкон.
— Ага, — обрадовался дядя Юзик. — Пришли! Неужели и ты, Лёша, решил что-то почитать взять?
— Я своё ещё до войны всё прочитал, — ответил дед. — Сейчас уже не интересно. Мы по делу, Юз. Фира дома?
Наш рассказ маленькая семья Кофманов выслушала с громадным вниманием и не меньшей надеждой в глазах. А уж когда я признался, что начал лечение ещё вчера вечером, надежда приобрела оттенок святой веры.