Чужак в чужой стране
Шрифт:
Министр по Миру взглянул на капитана Ван Тромпа, но тот лишь покачал головой.
— Но почему? — возмутился Министр по Науке. — Вы же признаете, что он не болен.
— Дайте капитану возможность высказаться, Пьер, — посоветовал Министр по Миру.
— Итак, капитан?
— Смит не болен, сэр, — отвечал Ван Тромп, — но и не здоров. Он никогда еще не подвергался воздействию земного притяжения. Его вес сейчас в два с половиной раза больше, чем на Марсе, и его мышцы просто не справляются. Он не привык к земному атмосферному давлению. Он
Министр по Науке презрительно скривился:
— Если вас волнует утомление от повышенной гравитации — позвольте заверить вас, капитан, мы это предвидели. В конце концов, я и сам бывал за пределами Земли, знаю, каково оно. Этот тип, Смит… Этот человек…
Капитан Ван Тромп решил, что пора закатить скандал. В случае чего сошлется на свою совершенно законную усталость — ему казалось, что он приземлился на Юпитере. Он прервал:
— «Человек»? Это Смит-то?! Разве вы еще не поняли — он не человек!
— Что?
— Смит — не человек.
— Как? Объяснитесь, капитан!
— Да, Смит — разумное существо, и его предки — люди, но он скорее марсианин, чем человек. Пока не появились мы, он никогда не видел людей. Смит думает и чувствует, как марсианин. Его вырастила раса, ничего общего с нами не имеющая. У них, черт побери, даже секса нет. По происхождению он человек, а по воспитанию — марсианин. Если вы хотите свести его с ума и разбазарить весь «кладезь» сокровищ, валяйте, зовите своих тупоголовых профессоров. Не давайте ему ни минуты, чтобы привыкнуть к нашей сумасшедшей планете… Впрочем, мне-то что, я свое дело сделал!..
Молчание нарушил Генеральный секретарь Дуглас.
— И хорошо сделали, капитан. Если этому человеку, или человеку-марсианину, требуется несколько дней, чтобы приспособиться к Земле, наука подождет. Полегче, Пит. Капитан Ван Тромп устал.
— Но кое с чем ждать нельзя, — сказал Министр по Средствам Массовой Информации.
— С чем же, Джок?
— Если мы в ближайшее время не покажем по стерео Человека с Марса, в стране начнутся беспорядки, господин Секретарь.
— М-м-м, вы преувеличиваете, Джок. Конечно, кое-что о Марсе стоит включить в выпуски новостей, например, завтра, когда я буду вручать награды капитану и его команде. Рассказ капитана Ван Тромпа о пережитом… Но сперва отдохните, капитан.
Министр покачал головой.
— Что-нибудь не так, Джок?
— Публика жаждет настоящих живых марсиан, а коли их нет, нам нужен этот Смит — и поскорее.
— Живых марсиан? — Генеральный секретарь повернулся к капитану Ван Тромпу. — У вас есть пленки?
— Километры!
— Вот и ответ, Джок. Если вам будет мало прямых репортажей, крутите фильмы. Да, капитан, так как там насчет экстратерриториальности? Говорите, марсиане не «выступают»?
— Нет, сэр, ни за, ни против.
— Не понял?
Капитан пожевал нижнюю губу.
— Видите ли, сэр, с марсианином говорить — все равно что с эхом беседовать. Не спорят, но и не отвечают.
— Может, нужно было привести сюда вашего семантика, как его там? Или он уже здесь?
— Махмуд, сэр. Но доктор Махмуд не совсем здоров. Изрядное нервное расстройство, сэр. — При этом капитан Ван Тромп подумал: «Пьян в стельку — вот и все расстройство».
— Счастлив, что вырвался из космоса?
— Есть немного. («Чертовы кроты! — выругался про себя Тромп. — Сообразили».)
— Что ж, приведите его, когда он, так сказать, поправится. Надеюсь, этот молодой человек, Смит, будет нам полезен.
— Возможно, — с сомнением отозвался Ван Тромп.
Этот молодой человек, Смит, был очень занят — он пытался выжить. Его тело, невыносимо сжатое и измученное в том странном, невероятном месте… наконец-то испытало облегчение — его поместили в мягкое гнездо те, другие. Оставив бесплодные попытки поддержать тело, он обратил третий уровень восприятия на дыхание и сердцебиение.
Да он вот-вот поглотит самого себя! Легкие бились тяжело, как в агонии, сердце неслось изо всех сил, чтобы распределить наплыв крови, пытаясь справиться с душным пространством, — да еще и плотная, отравляющая, смертельно горячая атмосфера. Он совершил необходимые действия.
Когда пульс достиг двадцати ударов в минуту, а дыхание стало почти неуловимым, он понаблюдал за своим телом — достаточно долго, чтобы убедиться: нет, он не распадется на атомы, пока его внимание будет обращено на что-нибудь другое. Довольный, он установил второй уровень восприятия, по крайней мере его часть, на наблюдение и удалил остальное «я». Нужно было разобраться во всех недавно происшедших событиях, примериться к ним, взлелеять и оценить их, а не то они поглотят его.
Но откуда начать? С того ли, как он покинул свой дом, приняв тех, что стали теперь его сородичами? Или с того, как он очутился в этом вывернутом пространстве? И он вспомнил огни, звук — все, что было тогда, и вновь его мозг сотрясла боль. Нет! Это он принять еще не в силах! Прочь! Прочь! Прочь — к его первой встрече с чужаками, которые теперь его родня. И еще дальше, еще раньше. Туда, в те времена до прозрения, до осознания своей непохожести на остальных, туда, к первому гроканью, назад — к Гнезду.
Мысли его нельзя было выразить земными символами. Он недавно выучил простейшие английские фразы (и куда быстрее, чем индус, лопочущий по-английски при торговле с турком). Но Смит пользовался английским так, как иные пользуются пособием по кодам — с утомительным и несовершенным переводом. Теперь бы никто не перевел его мысли и не разгадал бы его абстракции, принадлежавшие культуре, ушедшей на полмиллиарда лет вперед от земной.
Рядом со Смитом, в соседней комнате, доктор Таддеуш играл в криббедж с Томом Мичумом, санитаром, приставленным к пациенту. Одним глазом Таддеуш поглядывал на приборы. Когда мерцающий огонек замедлился с девяносто двух ударов в минуту до двадцати, он поспешил в палату Смита. Мичум следовал по пятам.