Чужая боль
Шрифт:
— Эй, Лепиха! Удираешь, как куцый заяц!!
Сережа остановился, спросил спокойно:
— А кого мне бояться!
Гунд подошел близко, продолжая держать руки в карманах брюк, растянул губы в деланной улыбке:
— Некого!
И вдруг рывком, словно выдирая правый карман, выпростал из него кулак, ударил Сережу в нос так, что сразу брызнула кровь.
Сережа не крикнул, не стал вытирать кровь, только почувствовал, как волна гнева захлестывает его, а в такие минуты он один мог пойти на десятерых.
В классе знали, что Сережа не терпел оскорблений и, вообще-то обладая характером покладистым, становился просто невменяемым, если на него поднимали руку.
Мгновенно, вспышкой, возник в памяти проверенный прием. Сережа наступил на ногу Гунда, ударил головой ниже ключицы…
И Гунд уже корчится на земле.
Но тут раздался свисток милиционера, спешащего через дорогу. Гунд успел вскочить на ноги и юркнуть в темный туннель школьного двора. Там он, конечно, перемахнет через забор и очутится на другой улице.
Сережа не собирается бежать от милиционера, и тот кладет тяжелую руку на его плечо.
— Совсем озверели! До ножей дойдете! Ты чего затеял! — сурово спрашивает пожилой милиционер, в упор рассматривая измазанное кровью лицо задержанного.
— Это наше дело… — высвобождая плечо, ответил Сережа.
— Нож есть! — вдруг рассвирепев, гаркнул милиционер, и Сережа, холодея, вспомнил, что в кармане у него действительно лежит перочинный нож.
— Есть, — признался он честно.
— Давай сюда.
Сережа протянул нож.
— Пойдем в школу, — сердито приказал милиционер. — Я тебе покажу, чье это дело.
В учительской оказался завуч Федор Федорович, с которым ученики предпочитали встречаться как можно реже. Он был неумолимо строг и не склонен разбираться в душевных нюансах драчунов.
Милиционер привел с улицы окровавленного ученика, который не отрицал, что с кем-то дрался и даже повалил того на землю. Фамилию поверженного он назвать отказался, а самому милиционеру грубил.
К тому же тот положил на стол завуча вещественное доказательство — нож. Явное свидетельство вопиющей недисциплинированности семиклассника, потому что Федор Федорович категорически запретил приносить какие бы то ни было ножи в школу.
Завуч укоризненно склонил над вещественным доказательством седой ежик волос.
Федор Федорович однажды внушал уже этому Лепехину, что вспыльчивость до добра его не доведет. Сколько можно!
Поблагодарив милиционера, заверив его, что дело так оставлено не будет, Федор Федорович, когда дверь за стражем законности закрылась, обрушил на Лепихина град упреков:
— Школу позоришь!! Драки затеваешь!! Ножи таскаешь!! Погляди на свою физиономию! Марш под умывальник!
Если бы Федор Федорович поговорил участливо, Поинтересовался, что же Именно произошло на улице, Сережа все правдиво рассказал бы, возможно, и не называя Гунда. Но сейчас он молча повернулся и пошел умываться, а по дороге домой решил о происшествии маме не рассказывать. Зачем попусту расстраивать! Да, чего доброго, мама еще тоже заподозрит, что именно он — виновник драки или, что того хуже, пойдет объясняться с Гундом, его родителями, завучем. Хотя в рассказе маме все можно смягчить…
Но Сережа не признавал ложь даже «во спасение».
…Через неделю Сережа начисто забыл о происшествии в школе, только Платоше как-то во всех подробностях рассказал о стычке с Гундом. Но потом они к этому не возвращались — были дела поважнее: в «Звездном городке» запускали новую ракету.
— Пожалуйста, дожили до милицейского привода! Дальше некуда, — гневно говорила Раиса Ивановна по дороге домой.
И хотя Виталий Андреевич продолжал ее успокаивать, но с обидой думал о Сереже: «Вот тебе откровенность, правдивость. Совсем мы его не знаем и мало для него значим».
Сережа, едва открыв дверь родителям, сразу же почувствовал что-то недоброе. Отец, не глядя на него, прошел в свою комнату, а мать стала срывать с себя пальто и платок. Потом, повернувшись к сыну, посмотрела с презрением:
— Докатился! Четверка в четверти по поведению — за драку на улице.
«Значит, Федор Федорович свое сделал, — с горечью подумал Сережа. — Вот не ожидал, что все так погано обернется».
— Что же ты молчал, нас обманывал!
— Неправду! — возмутился Сережа. — Оценка снижена несправедливо. Я не обманывал. Не хотел вас огорчать.
— Какой чуткий! Только ты знаешь, что справедливо, а что нет! — Раиса Ивановна с ожесточением бросила на диван свою одежду. — Наказание мое! У других — сыновья как сыновья, а этот — олух царя небесного.
— Не оскорбляй меня! — срывающимся голосом крикнул Сережа. — Я — человек.
— Человек! — все более распаляясь, грозно переспросила Раиса Ивановна. — Человек с приводом, вот ты кто! Так рождаются преступники. Вот возьму ремень да отстегаю…
Сережа побледнел, темные волоски над его верхней губой проступили яснее.
— Только попробуй!
— Ах, ты еще смеешь с матерью так разговаривать!
— Смею!
Раиса Ивановна подбежала к сыну вплотную. Он стоял, сжав кулаки, дрожа от возбуждения, теряя волю над собой… «Боже мой, глаза Станислава!» — с ужасом подумала она, когда Сергей замахнулся, не то отстраняясь, не то наступая.
В это время из соседней комнаты вышел Виталий Андреевич. Увидев искаженное лицо Сергея, его руку, занесенную над матерью, рывком преодолел расстояние, отделявшее его от Сережи, и толкнул его в плечо. Сережа упал на диван, но мгновенно вскочил, раздувая ноздри: