Чужая дуэль
Шрифт:
— Любезный Петр Аполлонович! — грозное громыхание моего голоса заставило полицейского отшатнуться и инстинктивно втянуть голову в плечи. — Верна ли моя догадка, что вы более мне не помощник?!
Прилипший спиной к стене полицейский сглотнул и, срываясь на визг, возмущенно заголосил:
— Ты белены объелся что ли?! Почто так оскорбляешь, а?! Чего я тебе плохого сделал?! Чем таким не угодил?!
Я некоторое время пристально вглядывался в его наполнившиеся слезами непритворной обиды глаза, затем опустился на свой стул и назидательно
— Слишком много сейчас на карту поставлено, чтобы в соратниках сомневаться. Последний раз спрашиваю — ты со мной?
Сгорбившийся Селиверстов, несмотря на волны жара, текущие от раскаленной печи, зябко вздрогнул. По-детски беззащитно шмыгнув носом, невнятно прогундосил:
— А куда мне, прикажешь, от тебя деваться? Мы теперь одной веревочкой навечно повязаны. До самого, понимаешь, конца.
Растирая подушечками пальцев внезапно занывшие виски, я устало проворчал:
— И чародейства не напугаешься? Забыл, с кем дело имеешь?
— Да брось? — небрежно отмахнулся околоточный, занятый поиском портсигара на захламленном столе. — Хватит уже сказки рассказывать. Откуда в наш просвещенный век волшебство?
— Так ты ж сам намедни меня колдуном обзывал? — искренне удивился я перемене в настроении Селиверстова.
Тот, все же сумев отыскать пропажу в бумажных развалах, криво ухмыльнулся.
— Не принимай близко к сердцу. Видел же, не в себе был. Не приведи Господи еще раз такое пережить, — он мелко перекрестился. — Мало ли что могло с расстройства привидеться.
Я с шумом втянул в себя воздух и, подскочив со стула, резко выдохнул. Не спрашивая разрешения, подцепил ногтем крышку портсигара полицейского и, вытряхнув папиросу, на ходу закурил, нервно меряя шагами комнату. Наконец набравшись духу, подскочил вплотную к Селиверстову и решительно выпалил:
— Не обольщайся, друг мой. Тебе не привиделось. Я действительно колдун, что прямо сейчас и докажу.
Моя раскрытая ладонь зависла над гордостью околоточного, массивным серебряным портсигаром с золоченой монограммой, который вдруг без видимой причины дернулся. Потом, медленно увлекая за собой бумаги, с отчетливым шорохом двинулся к краю стола, пока не обрушился на колени ошеломленного полицейского. Окончательно добивая приятеля, я театрально щелкнул пальцами, и граненый стакан на углу с мелодичным звоном разлетелся в пыль, неторопливо осевшую белым облачком на пол.
— Надеюсь, хватит? — не удержался я от усмешки, глядя на оцепеневшего околоточного и понимая, что теперь вывести его из ступора можно только одним способом, лукаво подмигнул. — У тебя посуда-то еще в запасе имеется? Или я последний стакан угробил?..
Лишь после того, как срочно заказанный в трактире штоф наполовину опустел, Селиверстов начал потихоньку приходить в себя. Незатейливые, в сущности, фокусы до того его поразили, что теперь околоточный был готов поверить даже в мое божественное происхождение.
Не особо разубеждая полицейского, я приподнял бутылку за широкое горло и, взболтав содержимое, решительно отставил в сторону.
— Все, пора и делом заняться. Или ты как? С утра выпил и весь день свободен?
Селиверстов, успевший под шумок тяпнуть лишнюю стопку и заесть подсохшим вчерашним пирогом с капустой, энергично затряс головой, что-то неразборчиво мыча набитым ртом. Когда же судорожно двигая небрежно выбритым кадыком, он кое-как сумел пропихнуть закуску в пищевод, то бойко запротестовал:
— О чем речь, дражайший Степан Дмитриевич, — после недавнего представления, мой и без того немалый авторитет стал просто непререкаемым. — Кто ж спорит, что дело, прежде всего. А это, — околоточный кивнул на посудину с водкой, — ты же знаешь, мне как слону дробина. Так, взбодриться.
Я скептически прищурился на раскрасневшегося полицейского и погрозил ему пальцем:
— Будет мне сказки рассказывать. Взбодриться ему. Ты ж пока дно не увидишь, не остановишься. Скажи лучше, у тебя карта окрестностей имеется?
Пока Селиверстов, ежеминутно чихая от пыли и невнятно ругаясь, рылся среди уцелевших от пожара фолиантов, я усиленно ворочал мозгами. Догадка была где-то рядом. Не хватало буквально одного штриха, чтобы картина окончательно сложилась.
Когда, в конце концов, выбравшись из шкафа, полицейский раскинул на предварительно очищенном столе подробный план посада и прилегающей к нему местности, мы битых три часа наносили на карту точки, в которых произошли убийства, пытаясь уловить хоть какую-то логику. И вполне возможно без всякого успеха просидели бы еще пять раз по столько же, но тут мой взгляд зацепился за непонятный значок.
— Послушай-ка, Петр Аполлонович, — отчеркнул я ногтем малозаметную закорючку. — Ты, случаем, не знаешь, что сиё может означать?
Околоточный, прищурив один глаз, долго всматривался в план через большую лупу в деревянной оправе, потом разочарованно протянул:
— Так эта метка к нашему делу никаким боком не относится. Она показывает один из разведанных входов в подземелье под Ижорскими заводами. Их еще в Петровские времена непонятно для чего выкопали. Гиблое там место. В здравом уме никто туда не сунется.
— Так вот же оно! — от избытка чувств я так громко хлопнул ладонью по карте, что до икоты перепугал Селиверстова и чуть не порвал лист пополам. — Как же до меня раньше-то не дошло лежку этой пакости под землей искать? Ну, — я довольно перевел дух и оценивающе прищурился на полицейского, — не пропало еще желание по лезвию разгуливать?
Околоточный равнодушно пожал плечами:
— Раз надо, так надо. Впервой что ли? Помниться мне, забирались туда по малолетству. Далеко, правда, не заходили. Боязно было, страсть. И еще, — он деловито почесал в затылке, — мыслю так, маловато нас двоих-то будет. Надо еще хотя бы одного на помощь кликать. Ты как, не против?