Чужая душа
Шрифт:
Я сглотнула тугой ком в горле и впилась в строчки:
«19 июня. Тем не менее дождь пролился, хотя небо пучилось очень долго, и я думала, что сдохну от жары. От удушья, от немыслимой скуки бытия. Но теперь стронулось, теперь можно заходить на новый виток. Виток называется: Мила Таннер. Тут можно обойтись без мокрухи, без кровавых дождей. По крайней мере Лысенко говорил, что с его помощью и со связями и влиянием Грифа мы эту Милу раскрутим, отборонуем, как сельскохозяйственное угодье, тем бол<неразборчиво>. Глупая манда, прости господи. Наверно, она полагает,
Второй день раскалывается голова. Никогда так не болела…
Нет, сейчас уже не девятнадцатое, а двадцатое, потому что почти четыре часа утра. Ельцов превратился в недвижимость, что-то булькал и автоматически смотрел футбол, Бразилия с кем-то, и вырубился – нервы не держат, ноги тоже. Завтра его повяжут, тут никаких сомнений не <зачеркнуто>. А ведь осталось два дня до свадьбы, совершенно верно – два. Это, без сомнения, скоро даст повод Алексею сравнивать себя с каким-нибудь книжным страдальцем. Типа Эдмона Дантеса, который потом поднялся на ноги и стал Монте-Кристо. Впрочем, в наших СИЗО порой опускают так, что никогда не поднимешься выше параши.
Однако же главное событие дня не погасить никакими водками и Бразилиями. Куценко наконец решился прихлопнуть свою старую любовницу. Он даже хотел оприходовать ее в бане, но я настояла, что лучше это сделать дома, тем более Римка Деревянное Ухо – глуха, как пень.
Он сделал…»
Прочитав эти строки, я вздрогнула всем телом и судорожно вздохнула, инстинктивно схватившись за горло.
Я не могла оторвать глаз от строчек.
«Туманов пока что не в курсах. Ничего, его время еще не настало.
Пистолет Куценко не выкинул и не оставил на месте, а, как последний болван и дилетантишка, спрятал в полуразрушенном доме с большими красными буквами «Снос» на стене, что за его гребаной баней. Глупость несусветная. Дом могут снести не сегодня завтра, а он на что-то надеется.
Впрочем, это его личная половая трагедия. Жадность еще никого до добра не доводила.
Я спокойна. Спокойна. Все идет <длинная линия, похожая на прочерк>.
20 июня. Ельцова арестовали прямо на выходе из ювелирного магазина, где мы заказывали обручальные кольца. Мамаша устроила мне бурную истерику, я ее послала далеко-далеко…
Алексей, навер<недописано>.
Все улики против него. Сумасшедшая Ищеева вообще и слышать не хочет, чтобы кто-либо мог убить Таннер, кроме нашего Алеши. Это просто бахчисарайский фонтан злобы какой-то, а не старуха. Мне в какой-то момент жалко стало этого осла, но потом вспомнилось, как мне небо казалось с овчинку и как он зимой выгонял меня в подъезд, думая, что я буду возвращаться и скулить у двери… нет! За все нужно платить. Да и <неразборчиво> не рассчитаюсь. Как будто я в Усть-Каменогорске никогда не видела жизни.
Еще несколько шагов, еще несколько шагов и <далее нарисована смеющаяся женская головка, выполненная умелыми и отточенными штрихами>.
Рассказала обо всем Туманову. Он сделал все, о чем я
Мамаша Ельцова наняла адвоката. Самсонова. Продажная сволочь, за баксы удавится и мать родную продаст <зачеркнуто несколько слов> почки отбили, а потом выкинули в окно второго этажа, а в протоколе написали, что адвокат Самсонов выпал при попытке к бегству.
21 июня. Дела ни шатко ни валко. Многое в руках Туманова, о, как я не хотела опять быть у него в долгу, но теперь, видно, придется. Да, кстати: моя несостоявшаяся теща собиралась нанять частного детектива и, кажется, наняла. Новая головная боль…
Оказалось, что там целое агентство. Не только мужик, но есть еще и женщина. Вообще, мне кажется, в этом агентстве «Частный сыск» работают одни активные феминистки и пассивные педерасты. Из числа первых пожаловала ко мне некая Мария. (Я поднесла страницу еще ближе к глазам. Сердце ухало.) Ну что же, она усиленно демонстрировала ум, задавала какие-то раздавленные вопросы общего характера. Показалась мне вообще-то неприятной бабой. Особого ума я в ней не заметила. Хотя, впрочем, холеная и, верно, высокого мнения о себе.
Говорила об этой Марии и ее боссе Шульгине с Грифом, тот сказал, что есть у него кое-какая информация о них и что следует быть настороже. Володя обещал, что в случае чего можно прибегнуть к сильно действующим средствам <неразборчиво>. Туманов имел в виду Вано Каманина, которого у Туманова в узком кругу называют Смоки, то есть Смоктуновский. Изобразит кого угодно. Артист. Конечно, театральное училище, а то, бери выше, как бы не закончил ВГИК.
Да я и сама артистка…»
– Это точно! – пробормотала я, не в силах оторваться от жутковатого описания последних дней.
«22 июня. День нападения фашиков на СССР и самый длинный день в году. Наверное, у Жоры то же ощущение, поскольку он звонил, просил денег. Гриф сказал, что Куценко может спалиться на своей жадности и тупости и других попалить. Он отправил туда бригаду с Каманиным. Впрочем, как оказалось позже, Каманин справился в одиночку, разыграв старушку. «Старушку» чуть не оприходовали, как процентщицу, потому что эта детективша из «Частного сыска» проявила страусиную прыть и едва не поймала Каманина, даром что у него разряд по легкой атлетике.
Да, скоростная дама… Бойцовая курица Маша.
<Ниже, другой ручкой> Как бы снова не добежала до меня.
23 июня. Ну что же, из меня неплохая Кассандра бы вышла. Накаркала! Маня заявилась в полной боевой готовности. Начала задавать умные вопросы, потом сообщила о смерти Куценко. Пришлось опечалиться. Правда, сыскное дело – не женское ремесло. Этой Якимовой пришлось убедиться в этом на собственном опыте. Тумановские ублюдки устроили веселый карнавал во дворе, только я не понимаю, неужели нельзя делать все потише и почище?