Чужая женщина
Шрифт:
Нельзя. Ублюдок бы отца засадил. Я сама во всем виновата. Я свой выбор сделала… а родители, которые должны были заступиться, которые должны были уберечь от ошибок, выбрали себя, а не меня. Потребовали этих страшных решений от меня.
Наверное, я никогда не смогу им этого простить. Вот этого принесения дочери в жертву ради обеспеченной жизни и возможности ездить на курорты и по санаториям за деньги моего мужа и пластику маме, и новую машину папе, и Лере стоматолог-косметолог. А на мне синяки светофором разноцветным переливаются несколько раз в году.
"Терпи, дочка. Мужики — они народ такой, ударит, да пожалеет. Какой развод? Ты о чем? А жить мы все
Заслужила… тем, что о себе никогда не думала. И так тошно стало, что захотелось сдохнуть. Так с сотовым в руках и уснула на полу. А утром… утром, оказывается, Денис опять куда-то уехал. Мне, как всегда, не сказал куда. Но я в комнате его в шкафах посмотрела, взял ли с собой вещи и сколько. Судя по всему, дня на два уехал. Едва подумала об этом, смска пришла:
"Прости. Выпил вчера лишнего. Мне по делам дня на два. Сам не думал, что утром сорвусь. Карточку на комоде оставил — покупай все, что хочешь".
Усмехнулась и швырнула сотовый на стол. Муж всегда так делал — откупался, если бил или скандал закатывал. А я… я снимала деньги и складывала на другой счет. После встрясок Денис никогда не спрашивал, на что потратила.
Глава 13. Олег
Мне хотелось ужраться. Вусмерть. Так, чтоб самому себя в зеркале не узнавать, а потом не просыхать месяцами. Уйти в запой и на хрен сдохнуть, не трезвея ни на секунду. Мимолетное желание слабовольного идиота. И я даже заставил стол бутылками с дешевым пойлом. Сидел на полу в своем любимом углу, курил и смотрел, как этикетки с акцизной поблескивают в тусклом свете грязной люстры. Манят. Зовут обещанием эфемерного рая. А мне вот вся эта хрень ее напоминает… так же рай обещала. Смотрела глазами своими и обещала, мать ее, нечто внеземное и космическое, а на самом деле, как паленое и гадкое пойло, оставила после себя осадок и муть в голове, в сердце и в душе. Мне еще никогда в жизни не было настолько хреново, настолько безвыходно паршиво.
Я ж ее на пьедестал поставил и молился как богине. Сам себе завидовал, пальцам своим, губам, что касались ее. Словно мне снизошло нечто особенное, чистое и светло-невесомое. Счастье. Мне, недостойному алкашу с ветвистыми рогами от жены, волчьим билетом по жизни и гнилыми скелетами из прошлого в шкафу. Я за ними каждую ночь гонялся и каждый раз просыпался под скрежет разрывающегося взрывом железа. Нет, не всегда. Последние недели мне снилась она… всюду она. Двадцать четыре часа в сутки она и двадцать пятым мысли о ней.
И истерический смех — шлюха. Гребаная, проклятая шлюха. Вот что я получил. Обыкновенную шалаву. Хуже бляди любой, потому что они за бабки, за блага какие-то… а эта. Просто слабая на передок дрянь. Увидела, захотела, ноги раздвинула. Банально, пошло и с душком. Как в жизни и бывает. Нет никакой сказки, Громов, и не было никогда. Принцесса оказалась обыкновенной гулящей девкой.
Я лицо руками ледяными тер и вспоминал все с самой первой секунды знакомства и до вот этой встречи у Дениса дома. А ведь все ясно было, и это я, болван, правды перед носом не видел. Не зря ж говорят, влюбленные идиотами становятся, и я стал. Беспросветным дураком. И лохом. Одного только не пойму: зачем? Какого хрена ей дома не хватало? Денис… бляяядь, как только думал о том, чья она жена, тянуло выблевать кишки на пол. Скручивало
Денис любит ее. Такой же повернутый на сучке этой идиот. Я вспомнил, как он о ней рассказывал. Как глаза его вспыхивали, блестели лихорадкой, как мои собственные, и мне одновременно выть хотелось, и в тот же момент бить ему лицо в кровавое месиво, потому что он ее трахал… ее… мою богиню. И права на нее все имел, в отличие от меня. Моментами я хохотал, как одержимый, так, значит, рога ставят не только нищим ментам, но и олигархам. Я все в себе проблемы искал, думал, мало дал Ире, мало любил, мало баловал и денег давал, а оказывается, "много" не бывает. Нет никаких законов, никаких правил. Вы можете быть самым верным и любящим, но это не дает никакой гарантии, никакой уверенности, что вас не предадут, не втопчут в грязь вашу любовь и долбаную никому не нужную верность.
И я теперь точно знал, как люди сходят с ума. Нееет, они не кричат, не рвут на себе волосы, они смотрят в одну точку и понимают, что способны кого-то убить. Просто так. Без какой-либо причины. Выйти на улицу и начать убивать.
Я так и видел себя с пистолетом, отстреливающего прохожих с лицами Дениса и Зоряны. Когда в дверь позвонили, я даже не пошевелился, чтобы открыть. По хрен. Пусть катятся туда, откуда пришли. Я никого не жду. И меня никто не ждет. Закончились ожидания. А вообще можно подумать, меня когда-либо кто-то ждал. На хер я никому не сдался. И это не жалость к себе, а констатация факта.
Звонок не затыкался, пел и пел раздражающей протяжной трелью. Я встал с пола… странно, ни грамма спиртного во рту, а чувствую себя совершенно разбитым, словно выглушил пару бутылок паленой водки один. Подошел к двери, резко распахнул и тут же замер. Наверное, если бы на меня сейчас обрушили ведро ледяной воды, я бы не дернулся так сильно, как когда увидел ее. Я даже застонал вслух от мгновенной и неожиданной боли. Потому что, мать ее, не собирался видеть тварь эту. Не сейчас, не сегодня, не тогда, когда я весь как огромный кровоподтек, который тронуть больно.
Смотрел на нее, мокрую от дождя насквозь с прилипшими к лицу волосами, и видел этот дождь у нее в глазах. Он дрожал в ее зрачках и каплями на длинных ресницах. Но мне уже было насрать и на ее дрожь, и на ее лживый, ядовитый дождь. Я смотрел на нее и видел под ним. Вот так наяву видел, как она стонет взахлеб, а Деня ее еб*т на дикой скорости, как суку последнюю, и я за лицо ее схватил и назад толкнул на лестничную площадку. Процедил сквозь зубы:
— Вооон пошла, сука.
А самому в мясо ее изодрать хочется, и выть от жажды этой звериной. Перед глазами мельтешит она и Деня, и мне самому глаза кровью заливает изнутри. Если не уберется, я ее по стене размажу. Теперь я понимал — женщину можно не просто ударить, ее можно забить насмерть.
— Олееег… дай хоть слово сказать, прошу тебя.
— Заткнись… замолчи. Слышать тебя не могу. Все — ложь и грязь. Ни слова, сука.
Бросилась ко мне и на руке повисла. А у меня горло дерет, и глаза разрывает, яблоки глазные, как кипятком шпарит. И она это видит, а я себя ненавижу еще больше в этот момент. Что ж тебя, Громов, бабы как лоха… а потому что ты и есть лох.
— Уйди, твааарь, уйди. Пришибууу.
— Олееег, я прошу тебя… Я уйду от него, слышишь? Ты только скажи, что любишь, и я уйду… клянусь. Я не смогу без тебя.