Чужое небо
Шрифт:
…один.
========== Часть 14 ==========
Мы ничего не получим за выслугу лет.
Будем жадно хватать обрывки ушедших историй.
Я сомневался, мне дали надежду в ответ.
И небо над головой дали чужое.
10 - 20 марта 2017 год
Это пробуждение далось тяжело. Тяжелее, кажется, чем все предыдущие вместе взятые, потому что теперь он все помнил, до мельчайших подробностей, до стрелок на часах, до запахов и вкусов: не просто помнил – он в тех воспоминаниях безнадежно потерялся. В тех ощущениях, в событиях того времени, в страхе, боли, словах, аккуратно записанных в столбец в его же блокноте.
В настоящем с ним возилась целая команда медиков,
Отключившись под звук мелодичного голоса в наушнике, Баки беспробудно проспал, как ему позже сообщила услужливая темнокожая медсестра, три дня. Большой настенный календарь, который кто-то понимающий разместил мало того, что в больничной палате, так еще и прямо напротив кровати, сообщал дату.
10 марта 2017 год
В первый миг Баки накрыл порыв истерически расхохотаться и расквасить лицо тому горе-юмористу, который додумался так пошутить, но после он вспомнил про свой трехдневный сон, с трудом – про элементарную математику и все остальное фрагментами, и любые его желания пропали еще на стадии формирования.
Баки путал воспоминания, реальности и временные промежутки, но между тем, почему-то был убежден, что прошлое его пробуждение здесь же, в Ваканде, далось ему куда легче как физически, так и психологически, что намного ценнее.
Он помнил это. Ну… или верил, что помнил. Его разбудили немногим позже, чем через месяц после событий в Сибири. И тогда уже Стива не было рядом с ним. Со слов Его Высочества, капитан не был даже уведомлен о процедуре внеочередной разморозки. Запоздало, но до Баки дошло, что оно к лучшему.
Кроме единичных медиков и Т’Чаллы при его пробуждении присутствовала… она. У Баки сердце ухнуло камнем в живот, когда он ее увидел, а подключенная к нему аппаратура моментально сообщила его состояние всем и каждому. Баки не привык ее видеть… такой, он сомневался, видел ли когда-нибудь вообще, потому что она никогда не позволяла себе выглядеть уязвленной. Не отличимые от натуральных волос парики, косметика, одежда, вышколенная походка на неизменно высоченных каблуках и непоколебимое выражение уверенности на пути к цели, что не сходило с ее лица… никогда. Такой Баки впервые увидел ее, такой Баки знал ее все время, пока они были знакомы, каждый момент, пока они были близки.
Теперь все это ушло. Теперь были наголо сбритые волосы, стерильно белая больничная одежда (не медицинский халат, а майка и штаны, такие же, как были на самом Баки), мертвенная бледность, бесцветные губы, глубокие тени под потухшими глазами и пластыри на сгибе локтя, фиксирующие катетер и скрывающие синяки от исколотых вен. Такой ее Баки увидел после первого пробуждения вне ГИДРы и кресла.
Скоро медики исчезли, будто их и не было, Его Величество поспешил откланяться, не навязывая свое присутствие. Весьма символично, хотя, едва ли Баки на тот момент помнил о символизме, им дали сутки наедине – двадцать четыре часа на то, чтобы она (именно она, потому что другие не рискнули) ввела его в курс дела.
Всего за месяц его отсутствия врачи Ваканды совершили поистине невозможное, за что не брался до них никто: они вырезали из нее всю дрянь, оставленную на долгую память ГИДРой. Подробности самой процедуры как и восстановление после нее, думалось Баки, навсегда останутся для него тайной за семью печатями, от которой ему достались лишь отголоски в виде шрамов, тоже далеко не вечных, и общее измождение послеоперационного
Всего за месяц его отсутствия, коим сполна и не совсем честно (но он привык, он промолчал) воспользовались, Его Высочество зачем-то нанял адвокатов, которым Баки изначально искренне посочувствовал. В конце концов, кому пожелаешь иметь в подзащитных профессионального убийцу, отстаивать невиновность которого все равно, что распинаться, будто небо не голубое.
За целый месяц его отсутствия научные гении не придумали ничего лучше, чем позаимствовать у Старка технологию трехмерной визуализации воспоминаний, надеясь тем самым добраться до сути его кодировки, до того момента, когда она впервые была применена.
Только Баки хотел, не скупясь в выражениях, послать горе-гениев туда, откуда не возвращаются, лишь затем, чтобы они, себя же ради, не лезли в бездонный омут его чертей, как подключились адвокаты, заверяя, что лучшего способа добыть необходимые доказательства придумать нельзя.
Оно конечно! Едва ли где в мире существовала страна, чья судебная система не мечтала бы о возможности воочию лицезреть происходящее в разуме преступника. Вот только Баки было в той же степени плевать на их мечты, как и всему миру было откровенно плевать на его единственную – жить, безуспешно пытаясь наверстать хотя бы сотую часть того, чего он оказался лишен на семьдесят бесконечных лет.
– Мы сделаем это. Мы вернем тебе имя, я обещаю.
Баки изнутри сотрясала мелкая дрожь, которую очень хотелось выплеснуть наружу отчаянным криком. Он убийца, и это тысячу раз доказанный факт, неважно, под какую формулировку подгонят это юристы. Никакое «состояние аффекта» не заставит Старка отказаться от мести, потому что все так, как оно есть: его родители погибли в ночь 16-го декабря 91-го от его, Барнса, руки – карающей бионической длани ГИДРы. Старку даром не нужны никакие судебные тяжбы, никакие доказательства, потому что даже в 21-ом веке балом все еще правила старомодная месть. И Баки был еще, пожалуй, достаточно честен с самим собой, чтобы открыто принять ее, а не прятаться дальше в криокапсуле, вывалив все дерьмо на ничего не подозревающих адвокатов, которым столетний подзащитный по возрасту в деды, а то и вовсе в прадеды годился.
Меньше всего на свете Баки хотел жалости, которая могла скрываться, словно гремучая змея, за тем самым «состоянием аффекта». Что могло ожидать его даже при условии лучшего из возможных исхода? Врачи с их бесконечными тестами на вменяемость? Мягкие белые стены с кормежкой по расписанию и визитами по часам?
Не без усилий, но Баки смог смирить себя и позволить бесконечно обходительным эскулапам Ваканды делать все необходимое. Баки старался быть вежливым и даже улыбался, выражая мнимую благодарность за действия, которые на самом деле заставляли волосы на всем его теле шевелиться. Ровно как и все они – медики – облаченные в белое, с набившей оскомину дежурной улыбкой, дежурными фразами, до автоматизма заученными действиями. Для него все они были демонами, больничные стены – разверзшимся Адом, писк аппаратуры – жесточайшим орудием пытки.