Чужой
Шрифт:
Блоквил до самого сарая повторял слово “атарын”. А потом записал его в свою тетрадку…
Нахлобучив на голову мерлушковую папаху, подаренную родственниками спасенного из колодца мальчика, и завернувшись в старое одеяло, пленный француз никак не мог уснуть от одолевших его невеселых мыслей. В таком состоянии он мог бы просидеть до утра.
На улице царила тишина. По принятому у туркмен обычаю, по вечерам они собирались у кого-нибудь в доме на чай, и когда гости начинали расходиться, это становилось как бы сигналом ко сну. По мнению француза, разного рода ворье и жулье именно после этого должно выходить на промысел. Чем ближе было это время, тем озабоченней становился Блоквил.
Пленный француз знал, что его хозяин Эемурат сделает все, чтобы не упустить своего заложника. Другого он никак не мог понять. Если Эемурат гонур не желает позора от разговоров, что у него похитили пленника, если он не хочет лишиться денег, которые получит после внесения выкупа за заложника, тогда почему он держит француза в старом сарае с открытым входом? Почему он хотя бы на время, пока утихнут страсти, не забирает своего пленного на ночь к себе домой? Или боится, что в таком случае и свою жизнь подвергнет опасности? Может, он именно так и думает: пусть похищают пленного, лишь бы я остался цел и невредим.
Он вдруг увидел черную массу, движущуюся в сторону кладовки. Что это такое, различить в темноте было невозможно, поэтому казалось еще более устрашающим. Не ведая о том, что движущаяся в его сторону темная масса и есть ответ на все его вопросы, француз приготовился ко встрече с угрозой.
— Ты еще не спишь, французский мулла? — услышал он знакомый голос и сразу же успокоился.
Эемурат был похож на огромное черное существо потому, что за спиной у него было завернутое в кошму ватное одеяло.
Когда кошма с одеялом легли рядом с ним, Блоквил понял намерения Эемурата.
— Вы пришел, Агабек?
— Да, мы пришел! — передразнил неправильную речь пленного Эемурат и стал стелить постель.
Француз воспринял поступок Эемурата как уважение к себе, и ему захотелось сказать своему хозяину что-нибудь приятное. Не умея выразиться так, как ему хотелось бы, он ограничился лишь словами:
— Хорошо, Агабек, хорошо!
— Конечно, хорошо. Слава Богу, хорошо! — суровый голос Эемурата громыхал в темной хибаре. — Вдвоем всегда лучше, чем одному. Неспроста ведь предки говорили, что одиночество красит только Бога. — Не услышав в ответ никаких слов, он продолжил. — Ты немало натерпелся из-за нас, французский мулла, но и нам досталось порядком. Хоть бы все это было не зря в конечном итоге.
Даже если ты не понимаешь толком языка, все равно чувствуешь себя спокойно, когда кто-то рядом есть. К тому же о многом говорит и сам факт, что и хозяин дома, и его заложник готовы вместе выступить против воров, что хозяин, оставив теплый дом, согласен провести ночь в холодной темной хибаре без окон и дверей. Ну и пусть он не очень хорошо понимает его язык, пусть ничего не отвечает ему, самое главное, теперь Блоквил был не один. Даже если Эемурат уснет, француз готов всю ночь не сомкнуть глаз, чтобы в любой нужный момент разбудить своего хозяина.
— Как дела, французский мулла? — в тишине вдруг раздался знакомый голос.
Француз обрадовался, что Эемурат еще не спит.
— Ахвал наз, — ответил он. (Все хорошо).
Хотя и создавалось впечатление, что разговариваешь не с человеком, а с темной комнатой, для француза главным было наличие собседеника.
— Ты женат, французский мулла?
Блоквил понял первое и последние два слова, однако главного слова в середине фразы он не знал. Поэтому и весь вопрос для него оказался непонятным.
— Я не понимаю, Агабек.
— Как бы тебе это сказать? Кейваны есть у тебя, кейваны?
Блоквил сопоставил с персидским “кедбану” — “жена” и ответил:
— Кедбану нес. Кейвану нет.
— А мать есть?
— Мать есть.
— А отец?
Блоквил молчал.
— Педер (отец) есть? — поспешил ему на помощь Эемурат.
— Педер нес.
— А что означает твое “нес”?
— Ёк, ёк! — быстро поправился Блоквил.
— Так-то оно лучше. А то “нес” да “нес”, нашел какое-то слово! И потом, говори не “вар”, а “бар” (есть). Ба-ар!
— Ба- ар.
Радуясь успешности свои уроков, Эемурат улыбнулся, хотя в темноте этого и не было видно.
— Получается, кажется… Жорж, ты какой веры? Ты ведь не мусульманин?
— Нет, моя вера не мусульманская.
— Это я и без тебя знаю.
— Я католик.
— Мне это непонятно. Ну да ладно. Будем считать, что разобрались.
— Я из Парижа, Агабек.
— А ты не хотел бы принять ислам?
— Нет.
— Не говори нет. Мы сделам тебе обрезание. Один раз будет больно, а потом сразу станешь мусульманином. И для нас это будет благодеяние. Обращение одного иноверца в свою веру для нас равносильно одному хаджу в Мекку. Давай, мы сделаем тебя мусульманином.
— Нет, Агабек, — возразил Блоквил, понявший хоть и не все, но главное. — Я не буду мусульманином.
— Мы уже сказали это… Ай, брат, наш с тобой разговор похож на размахивание руками в темной комнате. Давай, лучше будем спать!
На этом нелегкий для обеих сторон диалог прекратился. Но до конца ночи еще было далеко. Может, поэтому в темной комнате вдруг зазвучала негромкая песня.
Мару-Шаху-Джахан-ов, родина моя, Жизнь чужую брал, свою я отдавал за тебя. На базаре, устроенном в Хангечене, Удачную сделку совершил я…Приятный голос Эемурата пришелся по душе Блоквилу. Он решил как-то сообщить хозяину о полученном удовольствии.
— Мару-Шаху-Джахан, браво!
— Вот дьявол, чего он только не знает! — пробормотал себе под нос Эемурат. — Смотри, как он произносит “Мару-Шаху-Джахан”, этот капыр!
И опять наступила тишина. Блоквил вынужден был молчать, потому что толком не знал языка и не мог изъясняться. Поэтому Эемурат взял инициативу в свои руки.
— Жорж, сколько тебе лет? — Блоквил молчал, поэтому Эемурат подсказал. — Вот мне сорок лет, сорок! А тебе сколько?