Чужой
Шрифт:
Слово свобода Блоквил понимал как возможность вольно смотреть на мир, наслаждаться предназначенными для людей красотами мира. Что же ему теперь делать? По его разумению, у этого кочевого народа, не умеющего ничего, кроме как махать лопатой и косой, скакать на коне, навьючивать верблюдов и ишаков, вряд ли могут оказаться люди, что-то смыслящие в лечении такого нежного органа, как глаза. И хотя он не смог ничего сделать для своего освобождения, посчитал необходимым пойти на любые меры ради того, чтобы не ослепнуть.
До сих пор Блоквил, хоть и с трудом, но различал движения рук играющих во дворе ребятишек, теперь же его состояние ухудшилось. Сегодня он с трудом разглядел красивую плетеную из прутьев тамариска загородку у отверстия колодца, расположенного в нескольких шагах от него. Огромная восьмикрылая кибитка Эемурата сразу за колодцем казалась непонятным силуэтом. “Если сейчас я эту кибитку едва вижу, завтра для меня померкнет весь белый свет…”
Охватившая его тревога заставила Блоквила спешно выйти из сарая. Он направился к дому Эемурата.
Не заметив, как он одолел двадцать шагов между сараем и кибиткой, француз вспомнил поведение туркменских стариков — остановившись на пороге кибитки, он тихонько покашлял.
В доме возникли голоса. Однако никто на улицу не вышел. И тогда Блоквил впервые за все месяцы своего пребывания в Гонуре открыл дверь дома своего Агабека.
— Эссаламалейкум, Агабек!
От неожиданности Эемурат чуть не выронил из рук пиалу с чаем.
— Валейкум эссалам, французский мулла! — он шутливо спросил у раннего гостя. — Что, плохой сон приснился? Пусть он не сбудется! — он вдруг повернулся к сидевшей в посудном углу жене и сказал. — Неспроста он пришел в такую рань, Аннабиби. Приведи Акмарал!
После ухода Аннабиби за Акмарал Эемурат гонур пригласил Блоквила сесть.
Осторожно переставляя ноги, пленный с трудом одолел расстояние в два-три шага от двери до очага и опустился на корточки у края золы. Он сделал это очень неловко, было видно, что для него это непривычная поза. Пленный протянул руки к раскаленным углям, приятное тепло разлилось по телу.
Заметив, что француз выглядит очень плохо, Эемурат испытал чувство жалости к нему.
— На, выпей пиалу чая!
— Нет, Агабек. Не хочу.
Эемурат решил подбодрить его:
— Я смотрю, ты скоро заговоришь на нашем языке! — и приветливо улыбнулся. — Туркмены перед едой всегда пьют чай.
— Я болен, Агабек.
— Болен, говоришь?
Блоквил паказал пальцем на глаза.
— Глаза болят, Агабек. Глаза.
— Здравствуй, дэдэ Эемурат! — в комнату вошла Акмарал.
— Саламэлик! — вперед хозяина дома ответил Блоквил.
Эемурат весело рассмеялся.
— Ты не “саламэлик”, она “саламэлик”! и он знаком показал вначале на пленного, а потом на Акмарал.
Блоквил понял, повторил “она саламэлик” и обнажил зубы, хотя ему и не хотелось улыбаться.
— Акмарал, он пришел с какой-то проблемой, вроде бы у него глаза болят…
Как только Акмарал вопросительно посмотрела на него, Блоквил затараторил без остановки. Он говорил с таким жаром, что хозяин дома раскрыл рот от удивления.
— Что-то он уж очень серьезно вещал. Что он говорит?
— Говорит, что его глаза поражены глаукомой, черная пленка застила их, Эемурат дэдэ.
Словно не веря сказанному, Эемурат покачал головой.
— Как он может знать, что у него глаукома? Он, что знахарь?.. И что я могу поделать, даже если у него такая болезнь случилась?
Блоквил, не дожидаясь перевода Акмарал воскликнул:
— Табип! Табип нужен!
Эемурат понял его слова и без переводчика.
— Раз у него черная пленка на глазах, боюсь, чтои табип ему не поможет. Вон у Ягшимурата бурказа тоже была глаукома, так он в какие только двери ни стучался, каким только лекарям не показывался. Так и смирился со своей болезнью. Раз у этого глаукома, знать, и ему такая судьба выпала. Что я могу поделать…
Акмарал перевела родственнику ответ пленного:
— Он говорит, надо пустить кровь. Говорит, что восточные табипы должны уметь это делать искусно.
Эемурат опять покачал головой.
— Надо же, иностранец, а чего только не знает. Спрашивается, откуда ты знаешь, что надо пускать кровь!.. Выпустив кровь… А что, если, поправляя бровь, мы выколем глаз? А если он ослепнет, как я потом буду отвечать за него? Как мне за кровь его ответ держать? За такими могут ведь и на пушках приехать. Кто будет отвечать? Конечно, я. Или же Мамед кака.
Ответ Эемурата разозлил пленного, это было видно по его лицу еще до того, как он открыл рот.
— Персы говорят: овца думает о жизни, мясник — о сале…
— Это и туркмены говорят, но я-то что могу поделать? — Эемурат дал понять, что ему тоже не понравилось замечание пленного. — Ты скажи ему, Акмарал, что он не овца, а Эемурат гонур не мясник.
Глядя на Эемурата, Блоквил что-то со злостью сказал.
— Чем он так возмущается? — нетерпеливо спросил Эемурат.
— Он говорит, если вы не найдете табипа и не пустите мою кровь, я сам себе перережу вены. Тогда уже и табип не поможет, поздно будет, говорит. Говорит, он лучше умрет, чем ослепнет.
— Вот видишь? А что я говорил! — Эемурат надолго погрузился в свои мысли. — Как бы мы в погоне за наживой беду не накликали на свою голову, Акмарал!
— Похоже, — неопределенно ответила Акмарал, боясь и на сторону пленного встать, и Эемурату не желая возражать. — Даже и не знаю, что сказать, Эемурат дэдэ. Но не всегда же человек умирает от кровопускания. Может, сделать, как он просит, чтобы потом не винил нас в своей слепоте.
Слова Акмарал вызвали решительность Эемурата.
— Если после кровопускания с ним что-то случится, не станет он нас обвинять в этом? Спроси его.