Цифровиком и клавишей, или про энскую журналистику
Шрифт:
Появилась коллега - девушка Оля, ровесница. Коневодова по секрету сообщила, что на неё хочет "чёрную" работу повесить: поздравления сочинять, открытки подписывать. А моё дело - сайт, пресс-релизы. Я радости по этому поводу не проявил, но и с протестом против несправедливости, врать не буду, не выступил.
Оля, мне в противоположность, в нашем кабинете сидеть не полюбила. При первой же возможности убегала сплетни собирать. Потом прибегала с большими глазами и, если Коневодовой поблизости не было, выдавала:
– Ты знаешь, здесь все подряд друг с другом спят. Все перетрахались - у-ужас... Чернова, слышал, как на своё начальничье кресло села? Пришла к Сухину и отсосать предложила!
Я кивал с неопределённым видом. Изображать интерес не трудился, но ссориться с Олей и прямым текстом
Ещё Оля материлась, на чём свет стоит. Я мысленно сравнивал новую коллегу с бывшими. В редакции мата слышно не было - так, разве, редко-редко у кого проскользнёт. Суренина его на дух не переносила, считала "информационным мусором", который пространство загрязняет. В "Энском рабочем", куда меня позже жизнь привела, культура речи оказалась тоже значительно выше российской среднестатистической. Что наталкивает на определённый вывод в пользу газет и не в пользу администраций.
Но любовь к сплетням и матерщине Оле можно бы простить. Хуже было то, что она постоянно уходила на больничные то с одним, то со вторым своим ребёнком. А Коневодова постоянно уходила в отпуск. За какие-то заслуги ей, видимо, полагалось раза в три больше отпускных дней, чем всем остальным смертным. Бывало, отпуск Коневодовой совпадал с больничным Оли, и приходилось в одиночку тащить пресслужбовский воз.
Особенно издёргала подготовка текста и презентации полугодового мэрского отчёта. Параллельно с ней нужно было посещать кучу мероприятий. Не только те, о которых потом надо пресс-релизы писать, но и другие, где представитель пресс-службы должен в качестве участника присутствовать. Наподобие бесконечных оргкомитетов праздников, например. А праздники, как назло, один за другим: Новый год, День города, 23 февраля, Масленица... И вот ведь парадокс: сидишь на этих оргкомитетах, ничего, вроде, не делаешь - а устаёшь так, что голова пошла кругом.
А тут ещё заммэра по соцразвитию Совицкая на меня взъелась. Точнее, взъелась она на Коневодову, с которой они тоже были в "змеиных" отношениях, но за её отсутствием распекать взялась меня. Свинство форменное. А ещё за полиграфической продукцией в типографию ехать, а ещё осточертевшие поздравления сочинять...
Когда Оля, наконец, с больничного вышла, разговаривать с ней мне не хотелось.
Нервы и прокуроры
С середины весны, правда, работать стало легче: Коневодова внезапно уволилась, наступил период безначалия. Пресс-службу взялись переселять туда-сюда - сперва на другой этаж, после - в другое здание, в кабинет административной комиссии. Соседство с комиссией этой запомнилось концертами, которые её начальник, человек большого оптимизма, устраивал, не вставая с рабочего места. Вечером, когда посетителей уже не предвиделось, включал погромче на компьютере "Песняров" или "Цветов" и в голос подпевал: "Звёздочка моя-ааа ясная-ааа..." Ровно без пяти пять концерт заканчивался. Начальник-оптимист провозглашал любимую присказку: "От работы кони дохнут", и испарялся.
Потом снова состоялось переселение - в один из прежних кабинетов. И ещё состоялось пришествие новой начальницы. А незадолго перед этим - визит прокуроров. Прокуроры меня и доконали. После них твёрдо решил, что из пресс-службы надо сматываться.
История вышла из-за профессиональных жалобщиков. Профессиональные жалобщики есть, наверное, в любом селении. Своим долгом они почитают по поводу и без слать письма и заявления во все мыслимые и немыслимые инстанции. Письма с недовольствами или просьбами о помощи, а зачастую с тем и другим одновременно. На сей раз жалобщики возмутились насчёт мигрантов и в весьма неосторожных выражениях прошлись по "национальному вопросу". Но они-то в частном порядке имели на это право. А я, по воле случая в это дело замешавшийся, выступал уже лицом не частным, а служащим при исполнении. Сделал-то всего одно: по просьбе помощника мэра текст жалобного письма в редакцию "Энского рабочего" переслал. Естественно, руководствуясь собственным журналистским опытом, рассчитывал, что газетчики резкие выражения смягчат и подчистят. Но в редакции
Тут-то и появились прокуроры. И практически записали "Энский рабочий" и "служащего при исполнении" в экстремисты и разжигатели национальной розни. Учинили форменный допрос. Терпеть всё это было мерзко и затратно в плане нервов. Держались прокурорские работники так, будто я заведомо виновен, причём не только в пересылке письма, а во всех известных грехах и преступлениях. Ещё хуже делалось оттого, что мне и самому это письмо было противно. Текст исключительно "по долгу службы" переслал, сработал винтиком. Личное моё отношение никакой роли не сыграло.
Потом, правда, дело замялось. Для "Энского рабочего" обошлось без судов, только сомнительная "слава" по всей области проползла. Мне светил выговор, но месяц спустя, получив на руки свою трудовую книжку, записи о нём не обнаружил.
Отступление
Новая начальница Роднина оказалась бывшей милиционершей. Строила из себя знатока психологии: зайдёт какой-нибудь сотрудник в кабинет, выйдет - Роднина начинает его речь анализировать. Сказал то-то - значит, имел в виду сё-то. Деятельность развела бурную, грандиозную - конец безначальной "спячке". Заставила составлять какие-то планы, алгоритмы действий, схемы работы, писать официальные письма, заявки и кучу прочей бумажной дребедени. Коневодова в своё время хотя бы этой документальной волокитой не доставала, сама от чиновничьей сферы была далека, в администрацию пришла из бизнеса. Другое дело - милицейская Роднина. Регламенты, должностные инструкции, проекты постановлений...
Я кивал, делал, что мог, но план отступления в моей голове уже созрел. Как раз в то время из "Энского рабочего" уволился корреспондент. После прокурорско-экстремистской истории я сомневался, что меня в этой газете видеть захотят - но всё-таки позвонил редактору. Редактор согласилась принять. Я обрадовался. В "Цивилизации", бывало, над "Энским рабочим" посмеивались: стиль статей - совково-унылый, заголовки иногда нелепые до ужаса. Но газета в любом случае лучше пресс-службы. Какая угодно. А после гибели "Цивилизации" "Рабочий" в Энске газета единственная, если одной рекламной не считать.
Раньше времени перед Родниной я свои намерения не афишировал. Сначала речь повёл об отпуске. Единственный плюс нечастной организации: законный отдых никто не зажмёт. В "НЦ" за пять лет я отдыхал трижды по две недели. И то один раз со скандалом и один, последний, из-за того что газета загибалась - тогда Суренина всех на две недели гулять отправила.
В самый последний момент, уже когда заявление писал, объявил Родниной, что в отпуск иду с дальнейшим увольнением. Но куда переберусь, так и не признался на всякий случай. Но Роднина, конечно, догадалась - не зря же бывший следователь. Поохала, поуговаривала остаться. Считала, что со мной нашла общий язык - потому, главным образом, что в ответ на все её речи и грандиозные замыслы по строительству мэрской пиар-кампании я кивал и отвечал междометиями. Тоже на всякий случай - с теми, кто каждое чужое слово анализирует, лучше так. Хорошо в этом деле, в разговорах междометиями, напрактиковался.
С Олей Роднина общего языка не нашла. Та неосмотрительно вздумала качать права. Пока в пресс-службе начальника не было, она формально исполняющей обязанности считалась. По наивности рассчитывала в скором времени уже вполне официально, без приставки "и.о." по службе продвинуться. И вдруг нате вам - как снег на голову эта милиционерша.
Во время положенной предувольнительной отработки после отпуска я стал свидетелем заговора, затеянного Родниной и Короткоухиной. Целью было под любым предлогом уволить Олю, которая как раз ушла на очередной больничный. Я особо тёплых чувств к коллеге не питал, но всё равно противно было, когда две эти тётки за моей спиной шушукались. За спиной - не в переносном, а в самом прямом, физическом смысле. Я к ним не поворачивался, притворялся глухим. Чувствовал, что против воли пачкаюсь в грязи, и хотел одного - как можно быстрее унести из пресс-службы ноги.