Цифровиком и клавишей, или про энскую журналистику

J M

Депрессивный меланхолик Антон, бородач средних лет и крупных габаритов, занимался правкой газетной программы. Я застал финал его сотрудничества с "Цивилизацией". Сложностью характера Антон не уступал Сурениной. В один прекрасный момент уживаться в одном коллективе этим двум личностям стало невозможно, и редактор Антона "поспросила". Мне он запомнился тем, что неравнодушен был к восточной философии. Это я по обрывкам диалогов понял, которые Антон вёл с той же Сурениной или с Игорем. Мне, бывало, тоже хотелось какой-нибудь такой разговор завести, но всё не решался. Может, Антон и всерьёз-то не воспримет - чего ему с мальчишкой, с сопляком обсуждать? Да

и больно уж мрачный он... А я и сам - не душа компании. Но один раз случилось всё-таки. И в этом разговоре я слово "ваджраяна" произнёс. Антон как будто даже зауважал меня немножко.

Со знаменитым Хлебниковым я в свой черёд тоже познакомился. Он всплывал порой в редакции и писал внештатно текст-другой, прежде чем снова исчезнуть. Вроде бы, ездил вступать в областной союз журналистов, и ещё пьесы сочинял - но, кажется, на всех этих фронтах успеха не добился. Обзавёлся, правда, женой и ребёнком.

Девушка Маша, моя ровесница, ещё один внештатник. Предпринятая в прошлом затея оформить её официально, по словам Сурениной, провалилась. Маша не выдерживала полного рабочего дня, опаздывала, не могла сидеть до вечера - в общем, отличалась неприятным для редактора своеволием, которое Суренина именовала "недисциплинированностью". Особенно близки Маше были темы культуры, и со временем она вплотную к источникам культурной жизни перебралась. Отправилась покорять сперва Питер, потом Москву. И как-то там зацепилась, прижилась, но не в литературной сфере, как мечтала.

Единственной помимо меня постоянной пишущей журналисткой была Катя. А заодно была моей полной противоположностью. Говорила, правда, что когда в газете работать начала, стеснялась всех. Но если и так - ко времени моего пришествия в редакцию Катя уже изменилась совершенно. Казалось, нет для неё ничего проще, чем к любому человеку подход найти, разговор завязать.

Если я "выплывал" за счёт умения стряпать тексты, Катя - наоборот, благодаря общительности. А над статьями её Суренина вздыхала: "Катьку править замучаешься". Однажды, окончательно "замучившись" во время очередной правки, разоткровенничалась со мной:

– А Катерина-то сначала рассказы писала, приносила мне. Это, я скажу, было нечто: "Пара любовников лежала в постели..."

Ну, может, с рассказами оно и было не ахти, но уверенности Катиной я по-хорошему завидовал - вот бы и мне капельку.

Про депутатов и газетные четверги

Четверг в "НЦ" был газетным днём. То есть таким, в который свёрстанную газету в типографию печатать везут. В "Энском рабочем" газетных дней на неделе целых три. Но они для корреспондентов не очень заметны. Для дизайнера, корректора иногда случается "аврал", рабочий день длиннее обычного. А журналисты в своё обычное время по домам расходятся.

Другое дело - "Цивилизация". Там не хватало не только пишущей рабсилы, а рабсилы вообще. В последние года полтора или два Суренина совмещала обязанности редактора и дизайнера-верстальщика, да ещё и объявления умудрялась принимать. Но не зря есть профессиональная присказка: если в редакции останутся уборщица и водитель, газета всё равно будет выходить. Выходила. Даже притом, что водитель у нас был не штатный, а только и возил, что плёнки с газетными полосами в типографию и готовую газету - в Роспечать и куда-то там ещё. На почту, наверное. В дела распространения нашего интеллектуального продукта я никогда особо не вникал.

По четвергам

рабочий день в "НЦ" затягивался до одиннадцати вечера, а то и до двенадцатого часа. Материалы в номер часто нужно было сдавать с четверговых же мероприятий, причём не только дневных, но и вечерних. Для "Энского рабочего" такой напряг - нонсенс. Обычно статьи ещё про запас остаются. В "Цивилизацию", в каждый очередной номер, шло всё, что есть, до последней строчки, до последней буквы.

Как назло, именно по четвергам любил заседать тогдашний, четвёртый созыв энской думы. И как любил!.. С обеда и часов до шести. Кажется, хлебом депутатов не корми - дай позаседать хорошенько. А единственный из двадцати вопросов повестки, о котором будет, что написать - по закону подлости в самом конце. Сиди до последнего. И сидел, а что делать?

В зале духотища, в сон тянет, носом так и клюёшь. Удивляешься, как это из депутатов не заснёт никто? Может, для них такая атмосфера - самое то, в другой не живут? Выйдут на свежий воздух и погибнут, бедолаги...

Бесконечные дебаты вокруг каждого пункта повестки разводят всегда одни и те же два-три человека. Остальные сидят себе тихо-спокойно. Кто ручку туда-сюда крутит, кто в телефоне ковыряется. Как проголосовать надо - руку поднял, опустил, и опять в телефон.

Слушаешь обсуждения, пытаешься главные мысли выделить для статьи. А мыслей-то и нет. Ни главных, ни второстепенных, никаких. И всё, сознание отказывается словесный поток воспринимать. Диктофон работает? Ага. Ну и отлично.

От скуки начинаешь мысленно играть в игру - кто из депутатов на кого похож. Этот - на старого пса, на Шарика дворового. Того гляди задней ногой за ухом почешет. Другой - наоборот, из породистых - бульдог. Третий - медведь, но худой какой-то, не лесной, зоопарковый. Или дрессированный - ему бы балалайку в руки. А тот вон депутат - кролик явный, сытенький, кругленький. А который по центру - паучище, но не крестовик, не чёрный жирный, а серый такой, с лапами длиннющими. Так всех двадцатерых и переберёшь.

Ну а как отзаседают - в редакцию, материал строчить. И возьмёт охота иронию себе позволить - поводов-то вагон. Речи депутатские такие, что хоть падай, хоть стой. Но по правилам провинциальной прессы семью покрывалами её, иронию, завуалировать надо. Чтобы, не дай бог, не задеть никого, редактора ни с кем не поссорить. Герои статей - все как один люди мнительные, обидчивые. Букву в фамилии перепутаешь (бывают такие грехи, каюсь) - и то пыль до небес стоит. А тут - ирония. Нет уж, лучше без неё обойтись... Всё равно за семью-то покрывалами никто её не разглядит. Да и время уже десятый час. Сдать поскорее, отмучиться. Сдал - жди, пока в полосу поставят. В редакционной "кухне" - была у нас для гастрономических целей такая небольшая комнатка - чай зелёный, кусок сыра с лавашем, разговоры с Игорем. А как вывели полосу - текст вычитал, и свободен наконец-то. До завтра.

Красавица народная

В один из четвергов вместо традиционной думы свалилось на голову другое счастье. Да не какое-нибудь, а конкурс красоты энского разлива. И всё бы ничего, но начало в шесть вечера. Отсиди, а потом руки в ноги - и статью в номер катать. Иначе никак. Дырка в газете. И на первой полосе, где у нас обычно большое фото - тоже дырка. Потому что решено красавицу крупным планом тиснуть. А не будет текста - к чему эту красавицу крупным планом прилепить? Не саму же по себе?