Цикл: Рохля
Шрифт:
– А разве они не все одинаковы?
По мнению Соланж это была невозможная бессмысленная глупость, сказанная, чтобы ее позлить. Потом подумалось, что ему, наверное, только специально одобренные книжки разрешают. О природе и механизмах власти, как-то так. Его все время воспитывают, немудрено, что он смурной.
– Вот, - сказала она, закидывая руку назад и вытягивая книгу с полки, не глядя.
– Что тут у нас?
Соланж была почти уверена, что книжка будет про корабли и море, и угадала. Мелкие черные буквы на желтоватых, словно подмокших страницах бежали, как матросы, по реям, выбирая марсели на сезни, и это было дело жизни и смерти, а где-то за завесой дождя маячил вражеский корабль с командой из ненаших букв, складывающихся в непонятные слова, они боролись за свою плавучесть и были бы рады, если бы мы не справились со своей. И весь рассказ летел, кренясь под штормовым ветром, и Соланж чувствовала, как вибрируют рулевые тяги так, будто они проходили через ее собственные руки и ноги. Стеллажи раскачивались и скрипели. Что-то белое пролетело в темноте: то ли книга упала с полки, то ли чайка…
Септим устроился рядом, глядя в книгу через ее плечо. Похоже, он читал быстрее, и пока они оба летели сквозь ночь и шторм, что-то изменилось. Страница стала сухой и хрупкой, обуглилась по краю, раскаленный ветер погнал буквы с края на край, как пепел. Соланж подняла голову: перед ней извергался вулкан, тучи с изнанки были багровыми, черная тень пала на земли вокруг, на пестрый ковер и на лица… Слова разбивались на буквы, потоки букв пересекались, смешивались, разделялись. Картинка в тексте стала совершенно иной. Одна история превращалась в другую на одном развороте страниц. В панике Соланж попыталась погасить страницы ладонями, и это оказался достаточно неприятный опыт.
– Брось, - сказала Хлое, которая встала и теперь стояла над ними обоими.
– Книги не горят.
– И не тонут?
– поднял к ней лицо Септим.
Библиотекарша, кажется, растерялась:
– Ну, это смотря какие.
Они засмеялись оба, и Соланж почувствовала легкий укол ревности. Она почему-то думала, что мальчишка придан ей ходить следом, и совсем не рассчитывала, что Хлое не увидит разницы между нею, первой, и им, вторым. А у них тут уже и шуточки между собой, не для всех!
– Может быть, - спросил ее Септим, - ты и окна можешь в той стене сделать?
– Может и могу. А зачем?
И, храбро:
– Если бы я взялась, я бы сделала сразу дверь!
Они еще много раз приходили сюда вдвоем. Стояли рядом, опираясь на изгородь из жердей, на траве, колкой от изморози, а за изгородью по песчаной дорожке неслись друг на друга закованные в железо гиганты на закованных в железо лошадях, и с каждым ударом копыт гулко, как в колодец, падало сердце. Ветер был свеж и остер, как нож, и полоскал алые флаги, и трубы пели серебряными голосами, и все-все-все, даже твердый, словно хрустальный, воздух, было из маленьких черных букв.
Септим тыкал в рыцарей пальцем, и всюду, куда он показывал, появлялись знаки. «Бить сюда» в центре щита, «или сюда» - на шлеме. Соланж тоже попробовала себя в деле, и на лошадиных доспехах повсюду нарисовалось - «сюда не бить!»
Буквы делали что угодно. Они сыпались как с воза! Из букв, как из кирпичей, на их глазах выросли две башни, упирающиеся в небо. Когда небо потемнело, буквы зажглись золотом, выписывая в ночи письмена света. А потом, когда рассвело, башни осыпались, начиная сверху, построчно, оставив только горы черных как пепел букв.
– Сколько из них можно было бы понастроить, ты только подумай, Соланж.
Соланж попинала носком ботинка черную груду перед собой. Буквы нехотя взвились и опали, как мертвые мотыльки.
– Не хочу я из них ничего строить, - сказала она сварливо.
– Они дохлые. Потому и не удержались.
– Они не удержались, потому что вот тут, тут и тут были написаны неправильные слова!
Соланж думала. Она в эти дни думала больше, чем до этого всю жизнь, и внутренний монолог не облекался в слова, а то бы было легче. Она понимала, что это зависть, и чувствовать ее ей совсем не нравилось.
Он чудо-ребенок и пуп земли. Он герой, а она - спутница героя. Охранник и нянька. Соланж, разумеется, не поверила в то, будто это она причина всех библиотечных чудес: хотя бы потому, что когда она ходила сюда одна, ничего особенного не случалось. Ну оставалась она наедине с приключением, но оно сидело в своих рамках и не вырастало до небес, и не становилось чем-то иным, и уж тем более не было воском в ее руках. А так выходило, будто и вправду все книги были одинаковы, или, вернее, каждая книга была одновременно всеми остальными книгами. Будто она, Соланж, стояла на берегу моря, и морю было все равно, стоит ли она тут. А когда она одна читала книгу, было так, будто и море-то возникает лишь когда она приходит на берег. Соланж не хотелось быть такой маленькой. Ведь это для нее открылась библиотека, и кто она теперь тут, привратница? Она не представляла, с кем ей об этом поговорить. Ей казалось, что Хлое не поймет. С чего бы той понимать? Никто чужой не отвечает за твою личность.
– Я больше не приду, - сказал Септим.
Соланж посмотрела на него удивленно. Ей казалось, ему тут нравится. В библиотеке он выглядел намного более оживленным, чем когда выгружался из лимузина в компании двух секьюрити Дома: бледный и застроенный, слабая тень среди предписанных ему правил. Будто бы эти правила были начертаны на гигантских простынях, и этими простынями все вокруг завешено, а самого Септима между ними если и увидишь, то только на просвет, и то при правильно поставленном свете.
– Отец решил, что это бесплодная трата времени.
– А чего он вообще хочет от тебя? Каких плодов?
Септим сморщил нос.
– Ну, он, я думаю, был бы рад, если бы я возглавил какую-нибудь компанию, и мы бы вместе наваляли Папоротникам. Причем он был бы рад особенно, если бы мое участие ограничилось вдохновляющим словом. Это означало бы, что у меня есть внутренняя сила, и ее наконец стало видно. А то, понимаешь, одиннадцать лет он в эту силу верил, пора бы уже и подкрепить ее чем-то.
– Мне кажется, она у тебя есть, эта сила.
– Она не вся моя, понимаешь? Это место, оно само по себе волшебное, и еще что-то такое есть в тебе. Я ж не только здесь книжки читаю. А может, это книжки особенные. Какой смысл проявлять силу здесь, если больше нигде она не высовывается?
Соланж помолчала, переваривая новость. Это как же так, в одночасье конец всем упоительным играм? Ей захотелось накричать на Септима, может, даже потрясти его за лацканы дурацкого полосатого пиджачка. Конечно, место, и конечно - книжки. И сами мы особенные, как же вот так раз - и все?! Не только же за себя он решает?