Цитадель тамплиеров
Шрифт:
Яффская портовая тюрьма была предназначена для рабов-галерников. Стены се были толстые, потолки — низкие, постели — солома, еда — помои. Спали клейменые гребцы прикованными, испражнялись, стало быть, тут же.
Рено Шатильонскому, хоть и приговоренному к смерти, но графу и рыцарю, предоставили отдельную камеру. К тому же его не приковывали.
Служитель, провожавший принцессу, решившую посетить тюрьму, внес глиняную плошку с джутовым фитилем. Светильник распространял вонь.
Изабелла попыталась разглядеть каземат. Первым делом она увидела пару крупных самоуверенных крыс. Они здесь к людям привыкли и не сторонились общества. Принцесса едва удержалась, чтобы не взвизгнуть и не отпрыгнуть.
В углу камеры заворочалось нечто живое. Охранник поднял пляшущий огонек.
— Граф?! — вырвалось у Изабеллы.
— Принцесса! — ответствовал Рено с веселым удивлением.
— Да, это я. На вашем месте я бы потрудилась встать.
— Я бы рад, но мешает потолок. Вообще, тесновато.
— Я думала, вас заковали, но, оказалось, вы сохраняете здесь возможность двигаться.
— Ваши тюремщики мне поверили, что я — граф и не вздумаю убежать. Я им честное слово дал.
Изабелла фыркнула.
— Как можно верить человеку, убившему столько людей!
— И соблазнившему столько женщин, хотели вы добавить?
Изабелла выпятила нижнюю губку, но при таком освещении граф Рено этого, вероятно, не увидел.
— Эта часть биографии вашей меня волнует… то есть я хочу сказать, ничуть не интересует.
Рено стоял на коленях на соломенной подстилке.
— Я убил многих, но верить мне можно. Если бы вам удалось спросить тех, кто пострадал от моего меча, вы бы узнали, что я никому из них не давал слова оставить им жизнь.
— Кощунственное острословие…
— Нет, уверяю вас. И на Страшном суде, если меня накажут, то только за греховную гневливость да за гордыню, но отнюдь не за клятвопреступление.
— Итак, я поняла, что вы просите меня выпустить вас от крыс под честное слово, чтобы вы могли ждать своей казни, пребывая в приличном обществе?
Граф горько улыбнулся.
— Ваше высочество, неужели вы полагаете, что, если Рено Шатильонский стал бы кого-то о чем-то просить, речь шла бы о такой мелочи? Общество крыс, поверьте, мало чем уступает тому, какое вас окружает.
Принцесса пропустила сверкнувшую в речи узника дерзость мимо ушей.
— Так чего же вы хотите, наконец. Говорите!
— Неужели вам не передал ваш дворецкий? Я ему все объяснил раз двадцать. Болван!
Принцесса вступилась за верного слугу.
— Он передал. Он передал, что вы просите милости поговорить с моей милостью.
— Правильно.
— Так говорите же!
— С вами, Ваше высочество, но не с вашим дворецким. Ни для чьих ушей, кроме ваших, мои речи не предназначены.
— Это, видимо, именно государственное дело, — сказала принцесса, обернувшись к Данже и охраннику. — Дайте мне светильник.
— Подойдите поближе, Ваше высочество, — сказал Рено, как только дверь затворилась.
У ног узника лежал большой камень, принцесса присела на него, поставив плошку с маслом между собой и графом.
— Ну, теперь нет препятствий?
— Никаких, кроме основного, — негромко проговорил Рено. — Извините, это я — про себя. — Он сменил позу. — Но теперь к делу. Я прибыл в Яффу отнюдь не случайно. Думаю, это вы поняли. Но, вероятно, не знаете, кто послал меня и зачем.
— Продолжайте, не останавливайтесь.
— Посветите, пожалуйста, не подслушивают ли нас.
Принцесса, усмехнувшись, посветила на дверь и спросила:
— Чего может бояться человек, приговоренный к смерти?
— У вас пройдет желание шутить, если я вам скажу, что меня прислал граф де Торрож, великий…
— Не надо, понятно, — быстро проговорила Изабелла.
— Не думаю, что понятно вам все. Мне поручено соблазнить вас и таким образом отвлечь от Гюи Лузиньяна.
— Ах, вот оно что. И в обмен на этот подвиг вам обещали задержать или отменить исполнение приговора.
— Да, — неохотно подтвердил граф.
— И вы будете все же настаивать, что не утратили рыцарской чести, хотя, согласитесь, вас использовали не как рыцаря…
— Ваше высочество, я заранее принимаю все обвинения. В свое оправдание лишь скажу, что ранее вас по сути не знал.
— Тоже мне, оправдание!
— И, согласитесь, не слишком усердствовал здесь, хотя на весах и лежит моя жизнь. Неверно сказать, что я пытался за вами ухаживать. Скорее наоборот.
Противоречивые чувства владели принцессой. Она не могла не признать, что граф повел себя благородно, однако, с другой стороны, он посмел за ней не ухаживать! Он этим гордится!
— Вы — негодяй, граф. Трусливое, отвратительное животное. Вот вы кто!
— Вы, может быть, вправе так меня называть. Но умоляю, дослушайте. Грешен! Именно перед вами. Но я, поверьте, наказан, и понял это не в тот момент, когда оказался здесь, а раньше, во время нашего разговора, после стычки в «Белой куропатке».
Принцесса не без ехидства поинтересовалась.
— Что же произошло во время этой упоительной во всех отношениях беседы?
— Я посмотрел вдруг на вас глазами не наемника тамплиеров, а собственными.
— Ну и?
— Вы были прекрасны в гневе, — граф заговорил глухо и мрачно. — Мне нет прощения. Вы не можете мне верить. Но, подумайте, прошу, стал бы человек, что-то против вас замышляющий, выкладывать вам всю правду? Тем более такую. Если мне суждено сложить голову на плахе, я буду знать, что исповедался. Теперь вы все знаете. Казните меня, если сочтете нужным, я не ропщу. А теперь оставьте меня.
Изабелла встала, столь повелительно прозвучали слова графа. Но его голос зазвучал вновь.