Цитадель тамплиеров
Шрифт:
Седлай коня, — велел граф Раймунд Триполитанский оруженосцу, когда тот стянул на его спине последние ремни, крепившие наплечники. Многое может ныне решиться. По настоянию великого провизора всем военачальникам надлежало собраться к ночи в королевском дворце.
Д’Амьен полагал необходимым действовать строго по уложению Годфруа, дабы иметь дополнительный аргумент в будущих переговорах с курией, Филиппом-Августом, Ричардом Львиное Сердце, Фридрихом Барбароссой… Наготове и выборные. Участие выборных делегаций весьма усложняло конструкцию заговора. Многие говорили о том д’Амьену, но он был непреклонен.
Может, он прав, подумал гигант Раймунд, вдумчиво двигая правым плечом, — ему не нравилось крепление наплечника. Может быть, великий провизор прав, да, но он напрасно себя ведет, будто стал властителем Палестины. Передел власти начнется лишь после того, как бело-красный плащ будет втоптан в пыль Святой земли. Вмешаться в здешние дела не замедлит и сюзерен Раймунда — Филипп-Август. Если с арены уйдет король Бодуэн, что вероятно. И никому нельзя доверять.
В комнату вбежал запыхавшийся человек в пыльном балахоне.
— Фландо? — удивился граф. — Что ты потерял здесь, бездельник?!
— Час назад прискакал какой-то итальянец и заявил, что великий провизор предлагает нашей турме переместиться к заброшенным воротам.
— Почему его не повесили?
— Он знал сигнал.
Граф Раймунд выругался.
— Пока я жив, мои войска перемещаются только по моим приказам. Езжай туда, где я велел тебе быть.
Черный балахон кивнул и попятился.
Граф, раздраженно скалясь, подошел к окошку, за которым садилось огромное лихорадочно-красное солнце. Сушь. Две недели жара, ни капли дождя. Над городом кружила неощутимая пыль. Ее как бы поднимало над крышами города скопившееся под ними напряжение.
«Пора», — подумал Раймунд. Пора во дворец, пора действовать. Граф подошел к сундуку, обитому полосами железа, поднял крышку, достал два кожаных кошелька с константинопольскими цехинами. Может статься, что потребуются деньги. Королевская казна пуста, говорил д’Амьен. Не его ли стараниями? А может, оставить цехины здесь, под охраною?
Раймунд взвесил на ладони белые кошельки. Проблему он не решил. Сзади раздался едва уловимый шорох, метнулась тень, и в затылок одного из самых славных, сильных, мужественных и богатых людей Палестины вонзился позолоченный кинжал.
Шевалье не дал графу упасть на спину и смазать картину, а уложил его ничком. Содержимое одного кошелька он высыпал на спину поверженному, чтобы не возникло сомнений насчет мотивов убийства. Не ограбление!..
Проделано все было быстро, бесшумно. Когда вбежал оруженосец доложить, что лошади оседланы, он застал описанную картину за вычетом актера, сыгравшего роль ассасина.
— И на что вы теперь рассчитываете, де Созе? — ехидно спросил великий провизор, барабаня пальцами левой руки по столу.
— Не знаю, мессир, — сокрушенно отвечал рыцарь. — Теперь — на христианское снисхождение.
Лицо д’Амьена исказила судорога.
— Вы сказали — снисхождение?!
— Да, мессир. Вы велели убить в поединке Рено из Шатильона, мы честно пытались… В итоге двое погибли, я изувечен, — де Созе поднял правую руку и показал то, что осталось от кисти. Ему было больно.
— Вы должны были не попытаться, а убить Рено. И поработать головою, коли не могут руки.
— Мессир…
— Нет, нет и нет, долг не уплачен. Рено жив-здоров и приятно проводит время в объятиях Изабеллы.
— Считалось, что орден госпитальеров собирает деньги с богатых, чтобы лечить нищих. Но куда достославный орден девает деньги, которые выжимает из нищих?
Д’Амьен брезгливо поморщился.
— Неуместное острословие сгубило многих людей, и вы, дорогой де Созе, по всей вероятности, присоединитесь к этим господам.
— Так или иначе, денег у меня нет, — усмехнулся рыцарь.
— Зря вы надеетесь, что отсюда отправитесь в долговую тюрьму, где вас смогут подкармливать ваши наваррские друзья. Нет.
Де Созе побледнел.
— У госпитальеров есть возле Тивериадского озера соляные копи, дающие нам толику необходимых средств. Туда и отправитесь отрабатывать собственный долг, но и долги ваших друзей, благоразумно ушедших из жизни. Увести!
Вооруженные люди, стоявшие у дверей, тотчас уволокли де Созе, проклинавшего «святош-кровопийц», а д’Амьен откинулся в кресле. Планка из полудрагоценных камней холодила его затылок. Граф был собой недоволен. Сорвался! Негодяи и ослы! Втроем не смогли прирезать одного бабника. Теперь уже поздно. Правду говорят, что Изабелла — девица (хотя какая она теперь девица!) благоразумная и амбициозная. Очень уж хочет стать королевой. А роковой Рено — не приобретение, а препятствие на пути к короне. Наверное, хорош в постели, и только. Говорят, Шатильоны — родня бургундским герцогам. Н-да. А Лузиньян настолько благоразумен, что, может быть, закроет глаза, а главное — уши, на прегрешения Изабеллы. И вообще, об этом — потом. Это терпит.
Комната, в которой сидел д’Амьен, примыкала к королевской спальне с одной стороны и к тронной зале — с другой. Великий провизор выбрал ее за удобства: и тихо, благо толстенные стены, и до всего близко.
Доложили, что прибыл Савари.
— А где патриарх?
— Его святейшество и господин маркиз на первом этаже, — доложил Султье, бывший секретарь короля.
— А граф Раймунд?
— Его ждут.
— Как только появится, известите меня. А теперь пригласите Савари.
Д’Амьен с первого взгляда определил, что старый болтун не в себе.
— Только без предисловий, Савари, сразу суть дела, какой бы дрянной она ни была.
— Я в ужасе.
— Я же сказал — суть!
— Сегодня я обнаружил под ее подушкой свиток с песнями некоего Гирнаута де Борнеля.
— Песнями?!
— Вот послушайте.
Все время хочет мой язык Потрогать заболевший зуб, А сердце просится в цветник, Взор тянет в поле вешних куп, Слух в томном сладострастье…— Хватит, Савари! Я понял, наша дурочка хлебнула из отравленного источника.