Цивилизация людоедов. Британские истоки Гитлера и Чубайса
Шрифт:
В Индии «англичанин обосновывал своё право считаться «аристократом» не религией [как при испанском империализме], не образованием [как при французском империализме], не классом [как в Советском Союзе], но принадлежностью к доминирующей этнической группе» [129].
Это отношение британцев к туземцам было осознано самими же британцами в качестве неоспоримого доказательства превосходства «нордической расы» (к которой они относили себя) над «средиземноморской» в Европе и в самой Англии [341]. При этом для многих англичан ближайшим местом жительства «ниггеров» стал Кале (или Дублин, «населенный «низшей кельтской расой») [227]. Считалось, что «примеси… иностранной крови» (в том числе французской,
Преподаватель оксфордского колледжа в 1870–1893 годах Жове констатировал: «большинство англичан не могут править, не заявляя при этом о своём превосходстве, они всегда были подспудно озабочены проблемой цвета кожи» [80].
Смешанные браки серьезно порицались британским обществом уже с середины XIX века. В 1869 году для каждого «англичанина, способствовавшего появлению на свет… смешанной расы», требовали сурового наказания [80]. С 70-х туземные женщины могли быть для англичан исключительно любовницами или проститутками.
Правда, угроза «смешения рас» (вызывавшая подлинную истерию в Третьем рейхе) для британцев была актуальна и значительно позже; так, она тревожила ещё вице-короля Индии лорда Керзона (занимавшего этот пост с 1899-го по 1905 годы), который всерьез выбирал между смешанными браками и хаотичным сожительством представителей «имперской расы» с туземцами (в частности, для ограничения последнего он выслал в Англию англичанок-буфетчиц).
В 1899 году британская общественность была шокирована попыткой англичанки Китти Джюэл выйти замуж за южноафриканского «принца» Лобенгулу «Англосаксонские расы уже давно считают смешение рас бичом цивилизации», – заявила газета The Spectator. A Daily Mail поздравила священников, отказавшихся венчать эту пару, с тем, что они отказались быть «сообщниками… безнравственности». В результате затравленная женщина покончила жизнь самоубийством, а Лобенгула, чтобы выжить, пошел работать шахтером [257].
Сожительство с туземками без регистрации брака было широко распространено в Британской Малайе; в Британской Бирме и Уганде оно стало порицаться лишь с 1890-х годов. А после 1909 года (в полную и сознательную противоположность французской колониальной политике) межрасовые сексуальные отношения были полностью запрещены для англичан во всех регионах (кроме Карибского моря, Сейшельских островов и Маврикия [228]) под страхом увольнения со службы или перевода в другое место.
Развитие и укоренение империализма естественно вело к пропаганде расовой избранности и сплачиванию англичан на основе «крови и почвы». Не случайно после 1890 года британские мюзик-холлы практически перестали ставить мелодрамы о жизни чернокожих рабов, которые раньше массово играли для рабочих. С этого времени субъекты имперской культурной политики, ориентированной на социальные низы, «больше не настаивали на том, что целью британского правления является освобождение» [257].
Именно в Британской Северной Америке – в Ванкувере в 1892 году – впервые была зафиксирована расовая ненависть как мотив принятия законов, оскорбляющих и унижающих «небелых». Более того: именно там, в сфере британской власти возник лексикон расовой ненависти, затем ставший основой фашистского: «небелый» (осмысленный
С 1909 года (тогда же, когда были формально запрещены межрасовые сексуальные отношения) английские учителя истории стали обязаны «обучать воспитанников в соответствии с этосом своей расы», – и уже в 1913 свойственное британцам чувство «легкого отвращения» при виде «цветного» массово считали слишком глубоким, чтобы его в принципе возможно было искоренить.
В том же самом году крайне популярная «История английского патриотизма» констатировала: «У любого приличного человека при одной мысли о браке [англичанки] с негром должна кипеть кровь… Столь модное нынче естественное равенство, принявшее форму космополитического братства, если бы могло стать реальностью, испортило бы великие расы и полностью погубило бы гений мира» [362].
В апогее Британской империи расистское презрение англичан к туземцам воспринималось как «источник имперского могущества», спасающего, в том числе, от «расового смешения», ведущего к постоянной дестабилизации (в качестве негативного примера обычно приводилась Латинская Америка). Затем, по мере ослабления империи, это презрение стало восприниматься и британцами, и их подражателями (в том числе немецкими фашистами) как фактор, сам по себе позволяющий возродить величие колониальной империи.
Таким образом, эволюция Британской империи и, соответственно, английского самосознания привела к преобладанию к периоду складывания взглядов Гитлера [230] представлений о существовании колоний исключительно для блага белой расы хозяев. В результате Гитлер и его подельники попросту не застали предшествующее, пусть и бесконечно слабое в практической политике моралистическое представление (которое, правда, они даже при желании просто не были бы в состоянии воспринять) о власти колонизаторов над туземцами как о «ниспосланной Богом возможности нести в мир доброе [нравственное] правление» [310].
Следует со всей определенностью подчеркнуть, что «Гитлер восхищался Англией именно как расист» [80].
Его экзальтированное восприятие британского расизма во многом усиливалось тем, что до нацистов расизм был свойственен немцам (как не колониальному по своей исторической культуре народу) неизмеримо слабее, чем англичанам. Так, в Германской Юго-Западной Африке официальные браки между немцами и неграми не были запрещены вплоть до 1905 года, и ещё в 1911 году её судебным чиновникам приходилось специальным циркуляром вменять в обязанность «больше проявлять расовое сознание» [136].
Уже в позднее кайзеровское время колониальный журнал с гневом констатировал «отсутствие расового инстинкта» у немецкой публики: гастролировавшие по Германии африканские музыканты из колоний вызывали такой интерес немок, что немецкие расисты, указывая им на британский образец, корили их тем, что они могут считать представителя иной расы, – «даже какого-нибудь бразильца», – интереснее земляка, а вот «англичанки, особенно из мещан», считают невыносимым позором, если их увидят с иностранцем [317].
Немецкие публицисты, на заре германских колониальных завоеваний требовавшие захвата колониальных пространств, вновь и вновь ссылались на пример Британской империи: там «браков между белыми англичанками и даже очень хорошими мужчинами другого цвета кожи до сих пор никогда не наблюдалось» [201]. «Колониальные пионеры» национал-социализма [80] неутомимо напоминали немецкому обществу: «Мы не хотим смешения, и это совпадает… с убеждением… всех британских колониальных политиков, мнением большей части британского народа» [253].