Цотнэ, или падение и возвышение грузин
Шрифт:
— Хорошо, что мы вовремя подоспели. Если бы вы перешли перевал, было бы уже поздно. Вас встретили бы монгольские войска и полностью уничтожили бы.
— Спасибо, Абиатар! Если б ты не успел, мы действительно наткнулись бы на врага и погубили этих безвинных людей.
— Теперь, князь, когда заговор провалился, не имеет смысла продолжать путь.
— Конечно, дальше двигаться бессмысленно.
— И задерживаться не стоит, лучше возвратиться обратно.
— Да, войску лучше вовремя повернуть обратно.
— И ты, князь, должен
— И то и другое лучше, чем трусливо возвращаться обратно, — решительно сказал Цотнэ.
— Боже мой, что ты говоришь, князь! Об этом и не думай! — ударила себя по щеке Аспасия.
Цотнэ горько улыбнулся.
— Благодарю и тебя и Абиатара, что из-за меня подвергались смертельной опасности. Спасли всех этих людей. Только за это одно вам полагается большая награда.
— Князь, умоляю, возвращайся обратно, — Аспасия упала на колени перед Цотнэ и обняла его ноги, — С тех пор, как я твоя должница, всё время молю бога, чтобы как-нибудь отблагодарить тебя за всё. И такой случай наконец представился. Я решилась. Три дня шла по бездорожью, пробивалась через леса, чтобы сообщить тебе о несчастье и спасти от смерти. И теперь, когда я исполнила свой завет, умоляю тебя…
— Хорошо, Аспасия, хорошо, встань, — Цотнэ взял за плечи и поднял рыдающую женщину. — Тебе не стыдно плакать? Плакать-то ведь не о чем… Вы сейчас возвращайтесь обратно, и ты и Абиатар, но сначала немного поешьте, наверно голодны.
Цотнэ приказал расстелить на поляне скатерть. Изголодавшиеся путники тотчас накинулись на еду. Цотнэ ни к чему не притронулся. Поднял чашу и без слов чокнулся с молчаливым наследником Кахабера. Выпили, не произнеся ни слова.
Немного посидели, не надломив даже хлеба.
Цотнэ опять поднял чашу и опять выпил её безмолвно. Абиатар, немного утолив голод, пришёл в себя, поднял голову и, огорчённый, уставился на князя.
— Вы ни к чему не притронулись, а мы, изголодавшись, набросились на еду, словно свиньи. Разве сейчас до еды…
С этими словами Абиатар поднялся, отряхнув крошки с одежды.
— Немного еды возьмите и на дорогу. Дай бог, Абиатар и Аспасия, чтобы у нашей страны всегда были такие верные люди, как вы.
Со слезами на глазах Цотнэ взглянул в когда-то соблазнительно сверкавшие, а теперь утратившие блеск глаза Аспасии.
Печально глядел правитель Одиши на поднявшихся в гору путников. Они там о чём-то спорили. Потом Абиатар обернулся.
— А что сказать, князь, матери Бека? Если я поклянусь ей, что ты повернул обратно, буду ли я прав перед богом?
— Будешь прав, Абиатар. Скажи, что я подчинился судьбе и смирился, — горько улыбнулся Цотнэ.
Абиатар ещё раз поклонился правителю Одиши, и путники снова тронулись в путь.
Когда Дадиани простился с Аспасией и Абиатаром, он не долго думал, что ему делать дальше. Он решил про себя ни в коем случае не возвращаться домой, а, отпустив ратников, одному, сейчас же идти через Лихский перевал.
Цотнэ и сам не знал, когда и как он принял это решение, но то, что он должен как можно быстрее присоединиться к схваченным монголами князьям, это для него уже было безусловным и несомненным.
В истории, наверно, часто бывало, что люди совершали тот или иной шаг, которому впоследствии придавалось великое историческое значение, вовсе не думая, что они совершают нечто значительное, а тем более великое.
В те минуты, когда в сердце Цотнэ созрело и родилось решение идти через перевал и присоединиться к остальным, схваченным монголами князьям Грузии, он совершенно не думал, какое значение будет придано его поступку в последующие времена, в будущей истории родной Грузии, родного народа. Хоть эта решение, подсказанное ему каким-то внутренним голосом, родилось, можно сказать, мгновенно, но подготовлено оно было всем опытом его предыдущей жизни. Поэтому Цотнэ без колебаний подчинился внутреннему сердечному порыву и душевно тотчас же успокоился.
Цотнэ присел на камень и поглядел вдоль дороги, дорога была одна, но для него она раздвоилась. Одна из них вела к смерти, но этот путь был как бы освещён светом правды и величия духа, другая дорога вела в ничтожество. Это была дорога однообразного, сытого, тупого существования. Этот путь застилался туманом трусости и малодушия. Цотнэ избрал первый путь, путь смерти и света.
Цотнэ подозвал к себе сына рачинского эристава:
— Войско должно вернуться, и поведёшь его ты, Кахабер!
— А ты, князь?
— Я должен поехать к ним, — Цотнэ показал рукой в сторону перевала.
— Если надо ехать, то и я с тобой, поедем вместе.
— Нет. Я должен ехать один. У рачинского эристава никого нет, кроме тебя, и я не могу взять грех на душу.
— С каким лицом я вернусь к отцу? Он подумает, что у него недостойный сын.
— Не подумает. Ты же не давал клятвы вместе с нами.
— Да, но отец клялся!
— Твой отец лежит больной.
— Кто поверит в болезнь моего отца? Единственным заговорщиком, избежавшим казни, окажется рачинский эристав. Народ назовёт его Иудой.
— Пусть тебя это не печалит. Правда никогда не пропадала, и народ скоро узнает о невинности рачинского эристава.
— Если это не должно заботить, то и ты не отдавайся в руки этим кровопийцам.
— Мне нельзя не ехать, я обязан быть с ними. Я был первым зачинщиком и главой этого заговора. Многих я направил на этот опасный путь. Если схваченных ожидает смерть, я не хочу, чтоб они в последний час жизни считали, что я скрываюсь, что я в безопасности.
Иди, Кахабер, веди войско обратно, распусти воинов по домам. Если я вернусь живым, постараюсь отплатить тебе добром… — Цотнэ обнял Кахабера. У того навернулись слёзы.