Crysis. Легион
Шрифт:
А потом я наконец расслышал, как техник заявляет Голду: дескать, я мертвец, совсем мертвец.
Мертвец.
И вдруг – безумно, нелепо, внезапно – я и вправду ощутил себя мертвым. Клянусь, до этого момента я чувствовал, как воздух входит в мою грудь, как выходит. Когда цефы проломились сквозь стену, когда я дрался с наемниками у Троицы, я ж чувствовал биение сердца! Обычно про это не думаешь, но если уж нету, как не заметить? Но я ж не замечал ничего такого до момента, пока техник в рабочих перчатках чуть не по локоть не сказал: я в буквальном смысле мертв. И вдруг все живые чувства, биоритмы всякие, ну,
А потом во мне закипает ярость, убийственная злость на гребучего Натана мать его Голда.
Он же меня проверял всего пару часов назад! Конечно, его дерьмовое кресло безо всех здешних прибамбасов, но, драть-колотить, если уж кто-то мертвый, неужели не видно? Неужто трудно определить, когда нету не чего-нибудь, а самого гребучего сердца?
Голд, ты засранец, вонючий, жалкий мешок дерьма. Ты ж знал, знал наверняка, и пустил меня делать твою грязную работенку, и хоть бы словом обмолвился, Голд, падла ты, ты ж никогда…
Клянусь, если б я не был затиснут в кресло, я б его цыплячью шею из вертлюгов выдернул. Но я, как в тисках, лежу и слушаю лабораторных крыс, треплющихся обо мне, будто я плесень в чашке Петри.
Да конечно, Голду трижды наплевать на мои раны, он просто хочет знать, что ж лежит в глубинных слоях Н-2. Техники говорят ему: дескать, грузим быстро, быстрей не можем, нарочно внимания не обращают на странное подергивание в уголках моих глаз. Подергивание не прекращается, оно хуже и хуже, и я чувствую: не тело дергается, а мир вокруг него, сам воздух вокруг пляшет, а пытаюсь повернуть голову – черта лысого, я ж запряжен наглухо. Но это к лучшему, ведь дрожь ползет, растекается по полю зрения, как вода по полу, как земля навстречу, когда стабилизаторы на нуле, а скорость не погашена…
Наверное, меня закоротили. Кресло это закоротило. Вышибло меня из сейчас-и-здесь в черт-те знает что. В кошмар шизофреника. Я почти ничего не вижу, только формы и силуэты, обведенные сине-черным, темные, будто я в подводной пещере. Повсюду огромные машины – мне кажется, что это машины, судя по их очертаниям. И по ним ползут мерзкие твари, ползут по стенам, скользят по полу. Ко мне ползут – а я застыл в сиропе, у меня есть пушка, но поднять ее нет сил, не то что защищаться.
Правда, классический кошмар? Сейчас вспоминаешь, и кажется: наверное, какой-то всплеск напряжения, когда кресло подключилось, активизировало часть мозга, работающую при паническом страхе. А-а, лимбическая система – так она называется. Амигдала. Но в тот момент я ни о чем эдаком не думал, перепугался насмерть, и вдруг – не поверишь – внезапно, как с неба, – оп! Невиданное такое счастье. Знаешь, почему?
Потому что я опять слышу, как бьется мое сердце. Могу слышать дыхание – отрывистое, неровное, быстрое, – ведь я перепуган до чертиков, я по-прежнему боюсь, но меня затопляет облегчение, невиданное, сладостное. Я снова настоящий, я живой, я чувствую себя живым! Словно наконец вернулся в реальность, а до того бродил среди кошмаров.
И тут гнусненький голосок откуда-то из темени сообщает: «Нет, солдат, это не твой пульс. И дыхание не твое. Ты даже видишь чужими глазами, ты жалкий труп, мешок с мясом, догнивающий зомби. Все, что у тебя есть, – от Пророка. Все. И ты это все украл».
Но другой голос выкрикнул: «На пик пошло!» А третий добавил: «Вы посмотрите на эти чертовы дельта-волны!» Кошмар теряет силу, превращается в обычный сон, монстры становятся людьми, вопят над головой и все портят. Мир снова превращается в дерьмо, я чувствую, как исчезает дыхание, руки и ноги делаются мертвым бесполезным мясом, я возвращаюсь на гребаную землю, но думать могу только о Пророке, старине Пророке, и последних его словах перед тем, как он вышиб себе мозги: «Запомни меня!»
Запомнить… надо же, одолжение!
Как будто у меня выбор есть, мать твою.
И вот я снова в реальности, лежу парализованный, а лабораторные крысы спорят с подлецами и обманщиками, как меня получше вспороть ради данных в моем нутре. Они и раньше спорили, но теперь вижу, дела им кажутся вовсе уж скверными.
Свет вокруг сделался красным, отовсюду искры сыплются, точно фейерверк, половина присоединенных к моему креслу коробок дымится, вторая работает лихорадочно. И я вижу в мельчайших деталях, как вертятся шестеренки в головах у техников. Я включаю зум и вижу, как бьется тревога в их глазах. А глаза у них, скажу тебе, прям сейчас вылезут и гулять пойдут. Ребятки перепугались до поноса.
Кто-то орет: «Перегрузка!» А бесстрастный машинный голос отвечает: «Зарегистрирована некалиброванная нанопроцедура. Вектор чужеродного материала: тридцать три процента».
– Оно в Сети! – блеет крыса, объявившая меня трупом. – Оно передает!
– Вешай процесс! – орет Голд.
– Я пытаюсь…
Вдали рокочут винты, рассекая воздух. Уверенно, по-командирски топают говнодавы. Вдруг кто-то появляется в комнате, распугивая лабораторных крыс, хватает Голда за шкирень и швыряет мордой в стену. Голд валится наземь, как мелочь в церковную кружку, а внезапный гость поворачивается ко мне и улыбается.
Локхарт.
Внезапно становится очень тихо. Винты снаружи прекращают месить воздух. Местное железо прекращает жужжать и щелкать – техник умудрился заглушить все до того, как Локхарт погнал крыс в угол. И наемники, набежавшие в комнату вслед за боссом, не треплются, по обыкновению. Мигает красный свет – тревога, – но звука нет, сигнал замолк.
У Локхарта в руке пистолет, Локхарт улыбается мне в лицевое стекло.
Блябляблябля…
Пытаюсь двинуться – черта лысого. Я в кресле сущий Иисусик на кресте, даже тактические данные не могу вызвать.
Локхарт неторопливо минует рабочие места персонала, заходит в мою клетку. Рукава его закатаны до бицепсов. Камуфляжный рисунок на ЦЕЛЛовской униформе – сетка гексагонов: серо-голубых, зелено-серых, коричнево-серых. Медовые соты – как татуировка Пророка. Странно, но такие мелочи подмечаешь в самый неподходящий момент.
– Отлично! – изрекает Локхарт.
Всего-то легкий пистолет, М-12 «Нова». Пока не уставится прямо в лицо, и не оценишь, насколько дрянная железка велика.
«Сейчас кранты, сдохну», – думаю и тут же поправляюсь: куда уж дальше сдыхать. Голду точно кранты. Если Локхарт любитель прятать концы в воду, и крысы лабораторные сдохнут. А я нет.