Цунами
Шрифт:
Я заметил, что во время чтения Председатель смежил веки и беззвучно шевелит губами. Остальные участники раскачивались в такт речи.
– “В них же и патерик Киевские печеры, да иных книг: книга Григорей
Богослов весь толковой в десть, да книга Златоструй в десть, да книга Лествица толковая в десть, да книга патерик Синайский в десть, и в нем книга Василия Великаго о черноризческом житии, да в нем же
Хожение Данила мниха о святом граде Иерусалиме, да в нем же книга
Григория Амиритскаго Прение с Германом Жидовиным, да в нем же книга
Яков
Неожиданно Председатель открыл глаза и, схватив за край, разодрал лист надвое. Торопливо, проталкивая бумагу пальцами, стал засовывать клочья в рот.
Остальные, толкая друг друга, набросились на книгу. За считанные секунды она превратилась в пухлый ком бумаги, а потом стала исчезать, как шагреневая кожа. В наступившей тишине своды наполнились мучительным чавканьем.
– В чистоте вкушай, богомерзкая! В чистоте!
Я увидел в руках батюшки кожаный ремень или плетку. Раздался щелчок,
Анна Аркадьевна коротко вскрикнула. Упал флакон с кетчупом и покатился в мою сторону. Анна Аркадьевна низко опустила голову. Я заметил, что под густыми ресницами у нее слезы.
Когда мне снова удалось выглянуть, остались только доски. Сдирая истлевшую кожу, батюшка всасывал ее, как спагетти. Остальные члены общества, привалившись к стеллажам или просто лежа, находились в состоянии прострации. Кто-то спал, кто-то мычал. Мужик в роговых очках сосредоточенно шарил языком во рту, выуживая остатки трапезы.
На лице Председателя выступил пот, появились морщины. За несколько минут он постарел, обрюзг.
На лице Председателя выступил пот, появились морщины. За несколько минут он постарел, обрюзг. И превратился в другого человека.
Он сидел у церковной ограды, привалившись к решетке. Ватник, кепка.
Стакан для милостыни. Я опустился на корточки, заглянул под козырек.
Он сидел, сложив рукава тулупа, и смотрел на улицу пустыми глазницами. Я решил взять его к себе. “Чего он тут мерзнет?” Не бомж ведь какой-нибудь, нищеброд. “Святой человек, церковник”.
Первые дни провел на балконе, но вскоре там не стало житья от ворон.
Они садились и /тянули жилы, /буквально. Так Николай – я решил назвать его по нашей церкви – оказался в комнате, в плетеном кресле.
Вместо ватника укутал его в плащ, серый /Diesel/. Нацепил ему шапку с наушниками.
На всякий случай сбрызнул коньячным спиртом.
Так у меня появился сожитель, слушатель. Существо, которому я, как
Робинзон, мог рассказывать все.
Однажды, спьяну, я вызвал проституток. Сначала они отказывались, скандалили. Наконец, за тройную плату, одна согласилась – и стала перед ним мастурбировать, в то время как я занимался другой.
В остальное время смотрели в телевизоре дорогу. Надо сказать, зима на экране давно кончилась. Теперь сухой грунтовый тракт петлял среди курганов. Иногда между холмами мелькала большая вода, озеро или море. Виднелись плавни, которые нагибает ветер.
Ночами я зажигал ему свечку, а сам смотрел в окно. Город, лежавший по ту сторону, казался вывернутым наизнанку, швами наружу. Под одной
Москвой, новой и глянцевой, фальшивой, открывалась другая, живая и непредсказуемая. И затягивала меня, поглощала. Когда и почему я стал человеком этого города? Когда сделал шаг в сторону – и попал в его лабиринты?
Теперь это не имело никакого значения.
Я уже говорил, что в нашем доме имелось окно, где никогда не зажигали свет, не менялось положение шторы. По моим подсчетам, эта комната располагалась как раз между квартирой соседки и моим жилищем.
Странно, что я ни разу не вспомнил про дверь в кладовку.
Протолкнул жгут зубной щеткой, из-под двери выстрелила полоска света.
Я присвистнул: “Вот тебе и кладовка”.
Чтобы вскрыть комнату, хватило обычной стамески.
…Стену справа от окна покрывало изображение божественного лика. Его нарисовали гуашью поверх обоев, поэтому на щеках проступал цветочный рисунок. Изображение представляло собой довольно странную смесь. С одной стороны, в нем угадывались каноны итальянского Возрождения. С другой, лик венчали славянские буквы, а пальцы складывались в явное троеперстие.
На стене справа, рядом с портретом, были нарисованы два патлатых мужика с гитарами. Рядом в столбик шли английские слова, судя по всему, дискография.
Тумбу письменного стола подпирала стопка учебников. “Алгебра” и
“Биология” за седьмой класс. “История СССР”. Прижатый к столу тисками, столешницу покрывал лист оргстекла. Под ним лежали царские купюры – красный червонец и синяя пятерка; иностранные монеты – сантимы и стотинки; чек в “Березку” на пять копеек; эмблема от школьной формы; таблица Менделеева, несколько синих грамот – первые-вторые места по плаванию.
На газетной фотографии мальчик и девочка, держат букварь. На нем курточка с поясом, она в клетчатом пальто. Выражение лиц растерянное, но даже сквозь газетный растр видно, что они счастливы.
В самодельном шкафу школьная форма висит рядом с джинсами, чьи штанины обужены. Рядом в стеллаже ниша, которую подгоняли специально под магнитофон. Катушечник “Астра” стоял тут же.
На другой стене висели книжные полки. Зеленое собрание Бианки,
“Детская энциклопедия”. Макулатурный Джек Лондон, “Занимательная физика” Перельмана. “Темные аллеи”, “Юный художник” и “Юный техник”.
Многие вещицы в комнате казались знакомыми. Когда-то я тоже собирал значки с городами, имен которых давно нет на карте. Викингов, ковбоев. Вещи казались жалкими, но вместе с тем родными и привычными. Снова и снова оглядывая комнату, я чувствовал, что они со мной неразрывно связаны. Являются частью меня, мной. И уничтожить их, как я делал раньше, было бы равнозначным уничтожению /себя./