Цвет и крест
Шрифт:
Источник радости и света встретился мне на пути, но я не раз встречался так в жизни и потом скоро терял. Как удержать мне в памяти тропинку, по которой пришел я сюда, навсегда?
В пении последней пчелы я слышу голос:
– Передай любимому цвет свой и возьми крест!
Тогда в этих цветисто-разукрашенных деревьях, кажется мне, складываются знакомые лица, и совершается тайна посвящения.
Выхожу на опушку леса, в поля уже дано знать о моей радости в лесу, синеют скрещенные верхи, ликуя, поднимается в прозрачность последний жаворонок. Вот по скрещенным верхам поднимаются двое каких-то, вероятно, обыкновенных людей, но как чудесно изукрашена земля под их ногами,
Выше и выше поднимаются, и затерялись на рубеже, поросшем муравою, в полях молодой озими.
Я малодушно растерялся перед наступающей в поле тьмой, но и тьма не могла закрыть моего радостного мира: еще не успела потухнуть вечерняя заря, как с другой стороны поднималась луна, свет зари и свет луны сошлись вместе, как цвет и крест в ярких сумерках.
Какая тишина в ярких сумерках полей! Как пустая бунчит под ногою земля, зажигаются звезды, пахнет глиной родной земли – невозможная красота является в ярких сумерках, когда расстаешься навсегда с родной землей.
Читаю теперь сон о «Чертовой Ступе» и удивляюсь, какой он вышел пророческий. Но в то время, как совершились события в Петербурге, совсем у меня было не так.
Правда, при первом известии мелькнуло в памяти детское, страшное. Помню, топот какой-то по лестнице, ближе, ближе, Дуняша вбегает: «Царя убили!»
А няня все плачет, плачет. «Чего же ты, няня, плачешь?» – «Теперь мужики с топорами на нас пойдут!» – всхлипывает няня. Я ужасно испугался, плачу так, что уж и няня, и Дуняша перестали плакать и меня все успокаивают. Я все не унимаюсь. На лестнице топот, ближе и ближе. Вот отворяется дверь. «Чего ты боишься, вот и мужики пришли», – говорит няня.
Пришел Павел ночевать в коридоре, молодой, красивый парень. Когда в глухие зимние ночи бывало нам жутко, то всегда приходил ночевать работник, и с Павлом мы тогда играли в дурачки. Страх прошел, но там, в душе где-то, осталось ужасное: «мужики придут с топорами». И через тридцать шесть лет всплыло. И опять пришел Павел, теперь уже седой, но все такой же. «Слышал, Павел?» – «Слышал, но только я верю и не верю». – «Нет, это верно, царя свергли». – «Ну, другого выберут. Тогда тоже убили и опять же царь, без царя же нельзя нам…»
Так этим, кажется, и кончилось, и день, и два, и три, и недели, и месяцы прошли, только вот маленькую заметил я черточку. Этот самый Павел с тех пор, как только нанял я его летом, добывал себе жеребенка и кормил его до поста. У него была такая мечта: выходить себе жеребенка и начать в деревне свое хозяйство. И каждый год, как приходит весна, непременно Павел постом продает жеребенка.
А теперь вот и весна пришла, а Павел все не продает жеребенка. Явился и покупатель, очень хорошо дает, – нет! «Чего же ты, Павел, дремлешь?» – «Нет, – говорит, – никак не продам, болтают на деревне, мужикам землю нарезать будут». – «Какую же землю?» – «Мало ли у нас болтущей земли!» – «Где же у нас тут болтущая земля? Везде все занято». – «Мало ли что!»
И как-то странно двойным взглядом посмотрит на нас…
Видно, уж из оврагов этой несчастной земли поднимается (презренный, ветхий?) Адам и мутит жизнь мужиков.
II. Произведения 1917–1923 гг
Иван-Осляничек
I
Семибратский курган
2
Об иконе «Иван-Осляничек» записано мною в с. Брыни, Калужск. губ., со слов Татьяны-Одинокой: «Иван-Осляник обидяющий снимает обиды человеческие». После я узнал, что существует икона св. Христофора с ослиным лицом и сказание о нем: св. Христофор, прекрасный лицом, смиряя себя перед Господом, выпросил себе звериную голову. По моему предположению, Иван-Осляничек и св. Христофор – одно и то же: св. Христофор у русского народа превратился в Ивана.
С благоверного князя Юрия начинается у нас всякая благочестивая повесть: как пришел наш князь на Ведугу и заложил город Белый, и как собрались вокруг князя семь святых отцов и начали Семибратскую обитель. Было это, говорят старики, до Иисуса Христа, во время татарского нашествия, еще при Иисусе Навине.
До князя был лес и вода. Спасались святые отцы и тогда, но в одиночку, каждый по-своему, и знали о них только хозяева лесные и водяные. В то время леший с водяным в дружбе жили. Березки стояли семьями в лесах у воды – белые, чистые, прямые пучки свечей; белая птица возле белых березок водой летит, чудится: запоздалый ангел спешит в глубину леса славить Господа. Хорошо в диком лесу, но только все это было незнато: благоверный князь Юрий еще не приходил на Ведугу. Лесные старцы жили – кто в норе, кто в лазу, кто под кокорою [3] . Тепло и ясно: сидят у реки с удочкой и по-птичьему славят Господа, а чуть что случилось в лесу – озираются, крестятся. Так и птица живет: клюнет и оглянется, клюнет и оглянется. Было хорошо на Ведуге: леший с водяным в дружбе жили.
3
Кокора – лесной выворотень.
Благоверный князь Юрий пришел на Ведугу с воинством, и захотелось ему тут отдохнуть. Воины срубили баню, князь попарился, стало ему на душе радостно. Место, где остановился князь, и теперь приятное. Ведуга, живая река, сверкает в синеве лесов, будто кажет рукой, и бегут туда со всех сторон сердитые елки, плывут молодухи-березки, лезут дубы, а она уже в другой стороне блестит: там дугой, там колечком свилась, всех обманула, спряталась под крутым берегом, уморенная, раскинулась, и грудь ее молодую, как отец, сторожит крутой берег с высокими соснами.
На этом месте, по ведужским сказаниям, отдыхал князь Юрий со своим воинством.
А пониже на реке старец спасался в лесу. Вышел святой отец поудить рыбку и видит: веник банный плывет по реке.
– Повыше житель есть, – молвил старец и пошел к верхнему жителю, откуда веник приплыл.
Да еще пониже старец жил, да еще, да еще – всего на Ведуге спасалось семь старцев. Прозорливые видели, какой это веник плывет, и знали, зачем шли вверх по реке. Старцы немудрые шли просто к верхнему жителю париться. А за немудрыми стороной хозяева лесные и водяные пошли, дивуясь: «Куда это сидячее старичье тронулось».
И собирались они все возле благоверного князя Юрия, и место, крутой старый берег у молодой реки, им всем понравилось.
Князь благословился у старцев и заложил невдалеке отсюда город. Он и до сих пор сохранился и называется Белый. Вокруг города и теперь много церквей, монастырей. Со всех концов земли русской сходится сюда православный народ поклониться мощам преподобных. И хотя все церкви и все монастыри одинаково святы перед Господом, но люди превыше всех почитают обитель Семибратскую.