Цвет магии – чёрный
Шрифт:
И отчего-то побледнел, когда я попросил принести мне только воду.
Оказалось, вода стоит на прикроватной тумбочке – я умудрился и её не заметить. А Ори, готовя мне костюм – как настоящий камердинер, интересно, кому он служит, когда принцесса не тащит в свой дом спутников? Итак, Ори грустно сказал:
– Господин, миледи рассердится, если узнает, что вы морите себя голодом.
Она ещё больше рассердится, если её дорогостоящий спутник превратится в толстяка.
– Господин, на нас она тоже рассердится. Вам же плохо от голода станет, – добавил Ори.
Я заверил его, что не станет. Он молчал всё время, пока я выбирал костюм – что-нибудь наименее роскошное, чтобы не очень бросаться в глаза. Бесполезно: не то что цвет, но даже ткани не оставляли на это шансов. Бархат, серебристый мех чернобурки, шёлк… Ори ещё попытался нацепить на меня одну из тех цепей из шкафчика на туалетном столе. «Но как же, господин! В Нуклии…»
И словно невзначай поставил передо мной фруктовую тарелку, пока причёсывал. Половину из того, что было в тарелке, я раньше видел только на картинках, но, конечно, не стал пробовать. Честное слово, это было даже смешно. Если госпожа так хочет, пусть сама прикажет мне завтракать, а пока я буду действовать по своему усмотрению.
Карету действительно подали – без королевского герба (слава богу). Она стояла у парадного подъезда, и лакей открыл дверь до того, как я по привычке сам к ней потянулся.
Внутри было на удивление тепло. Я прислонился лбом к обшитой мягким бархатом стене у окна и закрыл глаза. Очень хотелось спать, голова болела…
В последний момент в карету забрался Ори. Он тяжело дышал.
– Простите, господин, я опоздал!
Я уставился на него, полагаю, не слишком дружелюбно, потому что он отодвинулся подальше и сбивчиво объяснил:
– Я должен вас сопровождать, господин. Вдруг что-то понадобится?
– Госпожа приказала за мной следить?
– Сле… Нет, господин, что вы!
Я отвернулся к окну. Конечно, приказала. Не думал же я, что она так просто меня отпустит. Раз сама не может или не хочет со мной поехать и наблюдать, конечно, ей понадобится подробный отчёт.
– Простите, господин, – повторил Ори.
Я покачал головой. Он слуга, как и я. Все мы пляшем под дудку хозяев.
День выдался морозным и солнечным. Свежий снег сиял ярко, а холод просачивался в карету – или я мёрз от волнения? Руки в перчатках леденели, пока я бездумно смотрел на белые поля – я не заметил даже, как Ори укрыл меня пледом. Теплее от этого не стало.
Два года назад я оставил Тину и мать в съёмном доме на северной окраине столицы в одном из бедных районов. На мамино имя с доверенностью на Тину был открыт счёт в королевском банке, куда переводились деньги. Наверное, мама распорядилась ими с умом, потому что адрес, который оставила мне принцесса, вёл в один из респектабельных, пусть и нецентральных районов столицы. К тому же рядом с художественной школой. Я боялся поверить, что всё настолько хорошо.
– Господин, вы точно не голодны? Если пожелаете… – начал было Ори, но я, посмотрел на него, и он замолчал.
Что за одержимость едой у слуг принцессы? Не понимаю.
Кварталы среднего класса – торговцев, учёных, клерков, банкиров – не искрятся от роскоши, как поместья аристократов. Здесь всё основательно, добротно и серьёзно. Колёса кареты застучали по брусчатке – от снега дорогу здесь очистили. Блестели витрины магазинов, не украшенные ничем, кроме знака товара. Горели фонарями застеклённые веранды ресторанов.
Из ателье, совсем не похожего на замок в миниатюре и, конечно, без лент, бантов и королевских звёзд на стёклах – Лавиния сюда бы и ногой не ступила, – выпорхнула стайка девушек в одинаковых коричневых пальто. Две несли рулоны ткани, третья – тонкий квадратный футляр едва ли не больше её. А четвёртая…
Четвёртую я узнал.
Я оставлял Тину больным угловатым подростком. Ей было четырнадцать, но тогда она казалась младше года на три – так точила её болезнь. И уже начинала задыхаться, а по утрам пылала, как печка, а потом шутила, что о неё можно греться – нет нужды тратиться на уголь.
Сейчас ей было шестнадцать, она улыбалась, и ветер трепал золотые – темнее, чем у меня, и, конечно, длиннее – пряди волос, выбившиеся из-под её шапки.
На ватных ногах я выбрался из кареты и прошёл к стене ателье, глядя Тине вслед. Её подруги о чём-то смеялись, та, что с футляром весело им размахивала.
Я смотрел, как она уходит и понимал, что не смогу её окликнуть.
Два года назад я оставил документы на кухонном столе – где их непременно бы нашли – и ушёл раньше, чем мать спустилась готовить завтрак. Я не попрощался – они бы меня не отпустили. Мать сказала бы, что есть другой выход, что мы непременно его найдём.
Она ошибалась: выхода не было, чудо не случилось, нам никто не помог, а Тина умирала. Что мне оставалось?
Налетевший ветер взметнул полу моего плаща, раскачал вывеску-ножницы на углу ателье и сорвал шляпку у одной из девушек. Они обернулись, все четверо, бросились её ловить. Я застыл, поймав взгляд Тины.
Она действительно очень похорошела за эти годы. «От кавалеров, наверное, отбоя нет», – мелькнула странная мысль. Странная, потому что для меня Тина оставалась тем самым угловатым подростком, младшей сестрой, которую нужно защищать.
Она выронила завёрнутые в коричневую бумагу покупки – по тротуару покатились нитки, пуговицы, какие-то крючки… И пошла ко мне, сначала несмело, словно сомневаясь, не обращая внимания на подруг. А потом быстрее – и я уже не мог отвернуться и уйти, хотя знал, как это по ней ударит.
Она бросилась мне на шею, а я её обнял – иначе мы бы оба упали на тротуар. Да, Тина определённо за это время поправилась.
Мимо шли элегантно одетые дамы с кавалерами в тёмно-синем – цвет торговцев. Ори выглядывал из кареты и что-то говорил кучеру… Ветер мотал вывеской, и та опасно скрипела…
– Элвин? Это правда ты? Это же ты? – шептала Тина, обнимая меня. От неё по-взрослому пахло цветами – ландышами. И всё так же – маминой выпечкой и красками. – Скажи что-нибудь! Скажи, пожалуйста! Скажи, что это ты…