Цвет
Шрифт:
К счастью, ничего не ломалось. И даже программное обеспечение не сбоило. Расмуссен заболел.
Наверно, у меня был стресс: ни за что не хотелось браться, страшно было даже подойти к технике. Врач сам настроил микрохирурга и лег под нож. Мне оставалось только нажать кнопку включения. А я никак не мог заставить себя сделать это. Казалось, я больше не увижу Расмуссена. И в этом был свой резон — ведь никто из выздоровевших не остался прежним.
— Жми, — сказал он, — не надо жалеть. Всё спланировано.
Я нажал, да.
И недели не прошло, как врач позвал меня. Выглядел
— Умираю, — сказал Расмуссен.
— Как это? — возмутился я. — Никто же не умер после операции, все живы!
— Раритет. Да ты не смущайся, все там будем, ты же понимаешь…
— Но вы, но я…
— Да, ты. Для чего позвал? Инструкции дам. Операции-то еще будут, а ты парнишка смышленый, справишься. Прооперируешь всех до конца — рутина. Так что не бойся.
— А потом? Что дальше? Как они с чипом этим жить будут?
— Сейчас же живут, — врач неловко пожал плечами.
— Чип не будет отторгаться? На сколько его хватит? Не придется ли по новой делать операции?
— Это не чип, — коротко ответил врач, породив у меня новые вопросы.
— А что? Чего ждать от людей, прошедших операцию?
— Это вещество. Мне дали его на Земле. Сказали, что настанет момент, когда его нужно будет использовать. И даже сказали — как. Я не знаю, что это, но оно помогло, ты же сам видишь! Все живы, в кого я это вставил. Кроме меня, — Расмуссен усмехнулся и натужно закашлял. Скривил губы и пояснил. — Просто у меня — другая болезнь. Не забудь потом сжечь мое тело. Юмор в том, что если бы я раньше сделал операцию себе, то никакой розовый мох не поселился бы на мне и во мне — это вещество очень эффективно поддерживает организм в базисном состоянии. А для меня базисным оказалась болезнь.
Расмуссен умер. И я остался один против всех. Невозможно было общаться с ними, они воспринимали меня, как пустое, ничего не значащее место. Никогда не верил рассказам про одиночество. Что люди теряют человеческий облик, сходят с ума, перестают быть разумными. Но одиночество среди мерно шествующих, ничего не говорящих, презрительно не замечающих тебя подобий людей ужасно. Попробуйте общаться с манекенами — вы поймете.
Когда я почувствовал первые признаки болезни, я обрадовался: стану таким, как все, и не буду больше мучиться и переживать. А потом не захотел. Не могу. Не желаю быть хоть чем-то похожим на них. Стать же полным подобием — уж увольте.
Вот лежу в своем куполе, пишу эти дурацкие заметки, из которых, наверно, мало что понятно, кое-как печатаю их и подстерегаю момент, когда надо будет подняться и пойти сделать последнее дело. Ведь может случиться так, что я не захочу ничего прятать. И если ты не сможешь прочесть мои листки, значит болезнь зашла слишком далеко.
Время еще есть. Я пока успешно борюсь с апатией. Силы найдутся, чтобы оставить тебе мои записки. Мой юный читатель…»
Загадок меньше не стало. Стало больше поводов их разгадать.
Вот что я знал про гессов? Если подумать, то — ничего. Они — как закрытый абсолютно черный ящик, из которого не вырывается ни один фотон знаний. Но что в них самое таинственное? Самоизоляция? Одиночество? Анархическое, на первый взгляд, строение их общества?
Вовсе нет. Изоляция — миф, который я сам же и придумал. Они действительно общность.
Каждый из гессов сам знает, что ему делать и что необходимо в данный момент. Как они узнают? Телепатия? Коллективный разум? Или у них есть устройство, которое в силах одновременно связать всех и каждого?
Именно. Есть.
Я же видел все эти намеки, но, как водится, не придавал им значения. Странная болезнь колонистов, к которой на Земле заранее подготовились, обозначив способ борьбы и снабдив специфическим лекарством. Почему не допустить, что люди были заражены еще до отлета? Если это было именно так, то с какой целью их заражали? Ответ напрашивался: чтобы поместить в мозг какую-то штуковину, как неизбежное средство для выздоровления. Но вряд ли она служит только лекарством — иначе какой смысл засовывать ее в мозг. Что мы знаем о ее основных функциях? Никто не сказал. Можно только догадываться и судить по изменениям, которые происходили в людях, прошедших операцию. А именно: спокойствие, неразговорчивость, равнодушие к другим. Весьма напоминает гессов. И если гессы могут общаться напрямую, то вполне логично допустить, что штуковина как раз и была предназначена для такой связи.
Вопрос: кому и зачем это понадобилось? Тому, кто организовывал экспедицию. Своеобразный эксперимент на людях, контакты с которыми осложнены. А если нет общедоступного контакта, то об эксперименте никто и не узнает. Когда же опыт достигнет определенной стадии, можно прислать новую партию колонистов, чтобы посмотреть на взаимодействие людей из двух групп.
Но что же это за вещество, которое обладало столь специфическими свойствами? Неужели за столько лет нигде не всплыло о нем сведений? Связь и взаимодействие с мозгом, то есть живыми тканями человека. Что никогда не отторгается, становясь как бы частью организма?
Хлан.
Всё верно, всё сходится.
Но если эксперимент был начат давно, то почему гессы не вымерли? Неужели дети, рождающиеся у них, уже изменены в момент рождения? Или до сих пор гессы получают хлан и вживляют его младенцам? Что, в таком случае, с правами человека на Гессоните?
Другой бы давно уже задал в лоб интересующий его вопрос, получил ответ и успокоился. Но не я. Я чего-то выжидал, искал подходящего случая, обдумывал свои вопросы, сам же отвечал на них, задавал новые и опять отвечал, ища идеальную конструкцию, от которой Клыку будет не отвертеться.
При этом я каждый день ходил к развалинам поселка, расчищал небольшой кусочек и наслаждался усталостью и болью в плечах, руках, пояснице. Делом занимался. Пусть и почти бессмысленным, но важным лично для меня. Я чувствовал свою нужность. Это важнее, чем самосозерцание и просветление.
В конце концов, мой дух укрепился настолько, что стало всё равно, как отреагирует гесс на мои претензии к нему лично и ко всем его соплеменникам, если можно было так о них говорить. Я бросил расчистку и пришел к пещере, где гесс готовил еду.