Цветик-2 . Обычные судьбы
Шрифт:
Потом был источник. Вода +5 бодрила, надо было окунуться три раза по три с головой, кто-то ухал, кто-то с разгону окунался, Андрей сделал все как положено - утерся, оделся и вышел на улицу, ощущая себя... Непонятно ощущал он себя, как после хорошей бани, где пробыл пять часов - тело казалось невесомым, и как бы свалилась с плеч какая-то тяжесть. И что-то повело его... он резко отошел в сторону, поднялся повыше, по лестнице, ведущей вверх от источника, мало кто поднимался, если только любопытные мальчишки. И вот, стоя на этой лестнице, Дрозда накрыло, он, сам от себя не ожидая такого... рыдал - взахлеб. И были эти рыдания
– Подождите, не надо ему мешать, поверьте, ему сейчас очень хорошо, его душа очищается.
– Точно!
– сказал Вишняков.
– Я ещё от своей бабули слышал - если в храме слезы текут сами - это душа очищается.
И впрямь, Дрозд, минут через пятнадцать спустившийся к ним, выглядел как-то не так, взгляд у него стал не обычный, хмуро-напряженный, а какой-то просветленный, как бы умытый изнутри.
Потом его деятельная натура не дала ему покоя, зашли в монастырскую лавку, там продавался хлеб и молочные изделия, производимые в монастыре - на подворье имелись коровы и овцы. Попробовав масло и сметану, Андрей поговорил с женщиной, торговавшей в монастырской лавке, та послала за отцом -настоятелем, и после переговоров и уточнений, а также монастырского чая на травах и с местным медом, уезжали они с договоренностью о сотрудничестве. Дрозд пообещал в течение ближайших двух недель найти им место под монастырскую лавку в городе и, если все устроит братию, то пусть привозят и торгуют своими такими вкусными продуктами в Мухине. И глядишь, поскорее восстановят свой и сейчас уже величественно-красивый монастырь, да и городу польза.
Игорь Михайлович с мамой и Соней ехал в Новороссийск, к бабе Тоне. Всю дорогу он не отлипал от окна, ему было интересно всё, вопросы сыпались из него, как горох из рваного мешка.
– Какой у вас любопытный мальчик, - заметила сидевшая на соседней полке женщина средних лет.
– Нормальный я, чем больше знаешь, тем лучше ум развивается. Мне папка говорил, что наш мозг много чего запоминает, надо только не лениться.
– Надо же, и кто у нас папа - профессор?
– Папка у нас - самый лучший папка!
– не стал вдаваться в подробности Игорешка.
Алина про себя улыбнулась - дама, может, ждала, что сын назовет профессию, а ребенок сказал как надо. Слышал бы это Тонков - нос сразу кверху задрал. До сих пор в глубине души она сильно опасалась, что наскучит её бабнику размеренная семейная жизнь, но Тонков удивлял все больше. Он очень трепетно и бережно относился ко всем своим домочадцам - с первых же дней поладил и проникся уважением к бабе Тоне, искренне любил детей, обожал по-прежнему что-то читать им, хитрил правда понемногу. Начинал покашливать и хрипеть, и тогда не выдерживал Игорешка, ворчал и забирал книгу, начиная читать дальше, читал хорошо, четко произнося слова, но ударение делал частенько неправильно, папка улыбался, поправляя его, ребенок с такой памятью сразу запоминал.
Папка остался дома на хозяйстве, на недельку, потом должен был прилететь самолетом, отвезя предварительно опять беременную кошку дедуне Иван Петровичу. Игорешка ворчал, кряхтел, но отпустил свою Мурку к котам - обещал же Сергей Васильичу котенка, слово надо держать. Стоически приготовился долго ждать её, а Мурка управилась за три дня.
Алина насторожилась было из-за задержки Тонкова по работе, была у неё мыслишка, не завелась ли дама сердца, но Тонков все так же неудержимо желал свою жену, был очень нежным и внимательным, да и верный Быков не раз говорил ей, что у Саныча разговоры только про семью, а когда он начинает говорить про каждого, у него сияют глаза.
– Изменился Саныч с вами неузнаваемо, и так трясется над всеми. Не зная его раньше, никогда не поверишь, что вот два года назад это был...
– он замялся, - совсем другой человек.
Весь Мишкин коллектив с нетерпением ждал и радостно встречал Игорёшку. Тот первоначально обходил все кабинеты, с мужиками здоровался по-взрослому, женщинам говорил комплименты, замечал новую кофточку или прическу и честно говорил, нравится ему или не очень.
А потом начиналось его 'Почему?' Все сотрудники дружно обожали чудо-мальчишку, охотно общались с ним, а папка раздувался от гордости. Игорек полюбил вести разговоры с главбухом Мариной Ивановной, женщиной предпенсионного возраста:
– Ивановна, привет! Чё скажешь? Как твое здоровьичко? Давление как, спина не болит? Чё сынок, не расстраивает больше? Внучок в садик пошел?
– Игорек, здравствуй, - хохотала Марина Ивановна.
– Ты как бабулька со скамейки у подъезда, про все надо тебе знать.
– А чё, сама же жалилася на сынка-то, я и запомнил.
– А у тебя как? Мурка твоя, Кнопка, ребята в классе?
– в тон ему спрашивала главбух.
Игорешка обстоятельно отвечал, что в классе все нормально, хвалила Надежда Ивановна его письмо -выправляется заметно.
– Мурка обгулялася, обгулялась то есть, теперь вот жду котятков, тебе не надо? Кнопка ничё, обзываться меньше стала и совсем не вертится. Жениться на ней? Не, не собираюсь, мне вон такую как моя мама надо бы, уж больно ласковая. А Кнопка чё? Не, она не ласковая, да и папка сказал, жениться можно только в восемнадцать годов, чтобы борода начала расти и усы, когда это будет-то? Папка, он врать не будет, да и вон в другом, первом 'Б'такая красивая девочка есть, ты только не проговорися папке, он все время смеется, что мне так много девочек нравится. А я чё, виноват, если они такие хорошие? Да и вот к бабе Тоне поеду, там поди ещё кто на море-то понравится? Я какой-то непонятный стал - нельзя же, чтобы столько девочек нравилось, или это пройдет? Как думаешь, Ивановна?