Цветок моего сердца. Древний Египет, эпоха Рамсеса II
Шрифт:
– Понимаю, - ответила Меритамон. – Но она же не так глупа, чтобы прийти на похороны. Да брат ее и не отпустит…
Уну рассмеялся.
– Ты слишком молода, ты не понимаешь, что испытала эта женщина и как она тверда. Она ничего не боится – я видел, как она распорола себе грудь кинжалом: немного глубже, и я не смог бы ее спасти, - сказал врач. – А теперь она стала намного хуже… и не боится за свою душу…
– Почему? – спросила Меритамон.
– Потому что знает, что уже сгубила себя окончательно, - сказал старик.
Меритамон вздрогнула.
–
– То, что ты не веришь, не меняет того, что есть, - сказал Уну.
Меритамон прикрыла глаза.
– Что мне делать, Уну?
– Я бы сказал тебе – ехать домой, - резко ответил врач. – Но ты не послушаешь меня.
Меритамон покачала головой.
– Что мне делать с этой женщиной и ее детьми? Ведь это дети моего брата… Как я оставлю их без крова?
Врач тронул ее за руку и вынудил открыть глаза.
– Оставишь – если не хочешь, чтобы без крова остались твои дети и потомки твоей матери.
Меритамон затаила дыхание, вглядываясь в темные глаза без ресниц. Они казались глазами судьбы, такие были старые…
– Разве можно делать так? – спросила молодая госпожа. – Разве это не большой грех?
– Большой, - сказал Уну. – А ты знаешь, почему твой брат сейчас гибнет, госпожа?
– Из-за Тамит, - немного удивленно ответила Меритамон.
– Нет, - ответил врач. – Из-за праведности твоей матушки. Она долго жалела эту женщину… до тех пор, пока Тамит не совратила ее собственного сына…
– Так ты обвиняешь мою мать в этом, - тихо и гневно воскликнула Меритамон. – Как ты можешь!..
Врач поднял руку.
– Я никогда бы не подумал обвинять эту благороднейшую госпожу, которая была святее многих жрецов, - тихо сказал он. – Но я говорю тебе, что большое добро может обернуться к большому злу… Иногда нужно не испугаться согрешить, - тихо сказал Уну, щурясь и потирая морщинистые коричневые пальцы.
Меритамон снова закрыла глаза.
На реке было шумно, а на дороге, которая вела в западную часть города, тихо, от общей почтительности и ожидания – хотя там было множество людей. Неб-Амона сопровождала намного более пышная свита, чем его жену – хотя Ка-Нейт была редкостно добра и многих сделала счастливыми.
Но Ка-Нейт не воплощала в себе веру… в то, что далее смерти…
Меритамон ехала в носилках, держа за руку своего старого мудрого врача, и мрачно прислушивалась к плачу и восклицаниям, полным отчаяния.
– Тотмеса не любят так, как любили отца, - заметила она.
– Тотмес очень достойный жрец Амона, - сказал Уну. – Но ему не хватает божественной силы.
– О чем ты говоришь? – нахмурившись, спросила Меритамон.
– Вспомни, каким был твой отец, и ты поймешь, - печально ответил Уну.
Меритамон вспомнила – и поняла.
Глядя на Неб-Амона, она видела его сокровенного бога, а слыша его речь – слышала речь бога…
– Будь осторожна, - сказал врач, резко переходя на другое. – Я бы посоветовал тебе вовсе не покидать носилок.
– Его еще нет? – спросила Меритамон, высовываясь из носилок; врач чуть не дернул ее за руку.
– Нет, - сказал он. – Будь осторожна! Напрасно ты поехала!
– Ах, да перестань, - оборвала Меритамон слугу. Она снова высунулась из носилок, оценивая, далеко ли еще до города, и тут увидела, что они уже въехали.
– Стойте! – воскликнула госпожа, и выпрыгнула из носилок прежде, чем Уну успел остановить ее. Меритамон огляделась, возбужденно дыша. Плач толпы, толкотня, даже опасность пострадать из-за давки, несмотря на печаль, как-то радостно волновали ее - ведь это ее отцу сегодня воздавали почести. Как будто здесь Неб-Амону воздавали за то, что он претерпел дома. Многократно.
– Где же мой брат? – спросила она, сама не зная кого.
– Госпожа Меритамон?
Она вздрогнула и испугалась – но это был знакомый, друг ее отца. Меритамон, к своему стыду, не могла вспомнить его имени, и удивлялась, что он узнал ее – ведь этот человек перестал бывать у них, еще когда была жива мать… а Меритамон не исполнилось и двенадцати…
– Что ты делаешь здесь одна? – спросил этот господин.
Меритамон вдруг осознала, что потеряла где-то мужа. А где ее носильщики? Врач?
– Уну! – воскликнула она, но нигде не видела его.
– Это твой муж, госпожа? – спросил друг отца.
– Нет!.. – чуть не плача, воскликнула Меритамон. – Это мой врач!..
Насколько врач был важнее мужа!
– Я отведу тебя в сторону, - сказал этот господин, имени которого Меритамон так и не вспомнила. – Тебе опасно быть здесь!
Он схватил ее за локоть и отдернул с пути какого-то чернокожего великана, который ничего не видел из-за слез. Скорбь по Неб-Амону чуть не погубила его дочь!
Друг отца усадил Меритамон в тень, а сам все боялся отойти – старый, уже тоже больной с виду человек, отягощенный париком, из-под которого катился пот. Он был весь в синем, траурная одежда казалась еще темнее из-за испарины.
– Оставь меня, господин, меня найдут! – попросила Меритамон, пожалевшая этого незнакомца, словно близкого друга.
Он покачал головой, поднял руки, словно чтобы возразить, но потом с извиняющимся видом скрылся в толпе. Меритамон этого не ожидала и была разочарована и испугана.
– Уну!.. – воскликнула она.
Никого из знакомых! Никакой помощи!
Меритамон встала, она была в ужасе. Впереди действительно началась давка – потому что наконец показался саркофаг из красного гранита, который несли на своих плечах старшие жрецы Амона, тесный дом отца, на который дочь смотрела круглыми от страха глазами. Он казался ей сейчас предвестником собственной смерти.
Жрец завел тягучее, заунывное песнопение; ему ответил жреческий хор и крики скорби, которые начали напоминать безумные. Все эти плачущие люди словно превратились в одно многоглавое, многоголосое чудовище, грозившее растереть дочь Неб-Амона в порошок.