Цветок моего сердца. Древний Египет, эпоха Рамсеса II
Шрифт:
– Я не посмела бы лгать моему богу, - прошептала она; соскользнув с подушки, Меритамон склонилась до земли и осталась в таком положении.
Несколько ужасных мгновений в комнате была тишина, потом ее нарушил холодный голос Рамсеса, приказавшего ей сесть. Он все еще был очень зол. Меритамон самим своим присутствием навела его на мысли о ненасытном чреве Амона, который питался золотом, медью и плодами своей страны в ущерб этой стране. В ущерб самому фараону.
Они закончили трапезу в молчании; Меритамон не смела встать даже тогда, когда слуги убрали
Рамсес ничего не говорил, а она не знала даже, смотрит ли он на нее – может быть, это давящее чувство в темени было ощущением царственного взгляда? Потом кто-то прикоснулся к ее плечу.
Это был Мапуи.
Он молча приказывал ей уйти, а она не могла даже спросить его, куда он дел ее ребенка.
Меритамон поднялась, потом выполнила ритуальный поклон и с облегчением и страхом шагнула из комнаты следом за вестником, так и не посмев еще раз взглянуть на фараона. Она не знала, как надолго ее прогоняют. Сердит на нее Рамсес или нет? А если сердит, что он с ней сделает? Соблюдет ли он осторожность с больной или пренебрежет ее болезнью?..
И что фараон сделает с ее братом?
Меритамон хотелось бы думать, что она ненавидит Аменемхета, но стоило вспомнить об опасности, нависшей над его головой, как возвращалась огромная боль и жалость.
А царевна? Говорила ли она уже с отцом? Направил ли он людей на розыски Тамит; а может, эту женщину уже умертвили?
Нет, великий Амон, прошу тебя, пробормотала Меритамон, когда вестник оставил ее одну в пустом дворе, под страшным ночным небом.
Если умрет Тамит, умрет и она, ее сердце. Хепри никогда больше не согласится смотреть ей в глаза.
Чудно, подумала Меритамон, смеясь сама над собою. Она запрокинула лицо, и ветер взворошил ее волосы, создавая обманчивое чувство свободы. Она думала о Хепри так, точно могла любить его!
С каждым часом это становилось все менее и менее возможно. Глупо было думать, что Рамсес позволит ей покинуть гарем, даже если ни разу не разделил с нею ложе… и почему вдруг? Так не делал никто и никогда! Это нестерпимо унизительно для бога, отдать свою женщину смертному!
Меритамон вернулась в свою комнату и легла, не сказав ни слова полной беспокойства служанке. Она подумала, что не сможет в таком состоянии покинуть гарем даже с разрешения фараона; не сможет вернуться в свой дом… увидеться со своим возлюбленным…
А когда она поправится, она сразу же окажется на ложе Рамсеса. Каково это будет? Впрочем, это едва ли имеет значение – она окажется там ненадолго, пока не надоест пресыщенному повелителю; а потом ее, наверное, сошлют в место, где живут старые наложницы, и обрадуются, когда окончится ее обременительная жизнь.
Меритамон повернулась на живот и уснула, больная, опустошенная и совершенно несчастная.
***
Спала она плохо, а утром разболелась так, что действительно не смогла подняться с постели. Ее служанка, принесшая ей еду, с испугом сообщила, что заразились несколько других женщин и, кажется,
– Что же я сделаю, - пробормотала Меритамон.
У нее не было сил на чувство вины.
– Где ко мне могли привязаться эти демоны? – спросила она, хотя знала ответ лучше То. В тюрьме, конечно. Может быть, ее брат заболел тоже; а может, и умер. Кто знает, не будет ли это для него лучшим исходом, чем еще долгие месяцы заживо гнить под оком Тотмеса?
Если Аменемхета продолжат содержать так же, как раньше, он больше не протянет…
Вдруг Меритамон подумала, что юная царевна тоже могла подхватить от нее лихорадку, несмотря на свою божественность. Может быть, поэтому ее нет. А может, Та-Рамсес поняла, что Меритамон недостойная компания для нее, и решила перестать оказывать ей покровительство.
Потом Меритамон уснула. Она иногда просыпалась, и тогда То подавала ей пить; иногда молодая женщина слышала над собою обрывки разговоров… должно быть, врач говорил со служанкой или с кем-нибудь из помощников. Но этот день Меритамон почти не запомнила.
На другой день ей стало лучше, и она смогла выбраться во двор, но там сразу же села, не имея сил даже на разговоры. Затем легла, ощутив, что слабость вернулась; потом на нее налетел и отругал врач гарема, и Меритамон под руки отволокли в ее келью.
Она проболела десять дней, и только на одиннадцатый наступило выздоровление.
Меритамон ослабела и подурнела после болезни – впрочем, теперь это радовало ее. Потускневшая красота очень редко радует женщину… но она была как раз в таком положении, когда это было хорошо. Рамсес, однако, не вспоминал о ней и не посылал и так.
Но когда она уже перестала ждать чего-нибудь, в ее комнату вдруг вошли двое слуг, которые несли нарядный сундучок. Меритамон изумленно спросила, что это такое.
Рослые мужчины почтительно поклонились и сказали, что это вещи из ее дома, а сверх того – подарки от его величества. Меритамон испуганно от неожиданности попросила передать ее благодарность повелителю; и только потом осмыслила, что это значит.
Она нравится фараону – в самом деле: Рамсес способен испытывать привязанность к женщинам, несмотря на то, что у него их сотни. Значит, остальные бывают заброшены и скучают в одиночестве, хмыкнула Меритамон. Вот почва, на которой легко может взойти любой заговор.
Она ценна для фараона – в самом деле: если он позаботился отдать распоряжения насчет ее вещей, да еще и наградил ее. Хотя ни разу еще не призывал ее на свое ложе. Должно быть, у него никогда не было наложниц из дочерей высших жрецов Амона, подумала Меритамон, смеясь помимо воли. Его величество хочет удержать благосклонность Амона, несмотря на то, что так говорит о его слугах и так поступает с семьями этих слуг!..
Она открыла сундучок – и, уставившись внутрь, вдруг поняла, что не может отличить собственных вещей от подаренных. Его величество сделал ее обязанной себе, а она даже не может понять, насколько. Но почему вещи из ее собственного дома доставили именно сейчас?