Цветок с тремя листьями
Шрифт:
— Стой… подожди, Хидэтада… — Юкинага наморщил лоб и вытянул вперед руку. — Я не спрашиваю, нет. Просто скажи, это — политика, да? Что-то, связанное с политикой?
Хидэтада кивнул:
— Да.
— Какой же… какой же я болван! Почему, почему я настолько глуп? Я же должен был сам понять, сам догадаться!
— Вот именно! — вспыхнул Хидэтада. — Я не за то на тебя зол, что ты меня ранил, а потому что ты больше доверяешь глупым слухам, чем мне! Может, стоило сначала спросить меня, что произошло на самом деле, вместо того чтобы оскорблять и хвататься за меч?!
Юкинага отступил на шаг. То, что он чувствовал сейчас,
— Мне нет оправдания… — он опустил голову и снова провел рукой по лицу. — Хидэтада, если… если ты все еще испытываешь ко мне дружеские чувства… позволь мне сделать то, о чем я просил.
Хидэтада помедлил, словно в раздумье. Потом шагнул вперед, протянул руку, касаясь плеча Юкинаги, и заглянул тому в лицо.
— Сбежать хочешь? Вот так — просто? Ну уж нет, не выйдет, — он усмехнулся, — тебе придется к своим извинениям приложить не одну чашку сакэ, прежде чем моя обида иссякнет.
— Хидэтада… — уже в полном отчаянии воскликнул Юкинага, — пойми, если об этом узнает господин Като… Но это ладно, его презрение я заслужил в полной мере, но ведь господин Токугава… Какое бы он ни выбрал для меня наказание — это навсегда станет пропастью между ним и моим отцом! А… проклятый Исида Мицунари! Это же он… он такое придумал! Чтобы поссорить… ведь так, Хидэтада? Как ты считаешь?
— Исида Мицунари… — Хидэтада рассмеялся, — если тебя это успокоит, в этой истории он опозорился больше всех. Ты бы видел его лицо, когда мы с Киёмасой подписывали этот договор, будь он не ладен. Словно запихал себе в рот неспелую хурму.
— Да? Правда? — Юкинага натянуто улыбнулся.
— Чистая правда. Киёмаса выставил его полным дураком перед его светлостью.
— Он и к этой истории руку приложил?
— Ну да. Все, извини, я больше ничего не могу рассказать.
— Вот скотина… — Юкинага сжал кулаки и поднес их почти к самому лицу. — Клянусь, когда-нибудь именно эти руки… лишат его головы.
— Успокойся. Не хватало еще сейчас сцепиться с господином Мицунари. И по поводу моего отца… Может, Исида Мицунари и хитер, но ты что же, и правда считаешь моего отца глупцом?
— Конечно, нет, как ты мог подумать?
— Тогда давай еще раз утрем господину Мицунари нос. А что касается Като Киёмасы — ты же не собираешься ему ничего рассказывать? Так?
Юкинага насупился и опустил плечи. Даже если бы он хотел — он бы скорее откусил себе язык, чем рассказал господину Като что-то подобное.
Хидэтада усмехнулся и хлопнул его по плечу:
— И я не собираюсь. А больше никто и не знает, ведь так?
Иэясу любил собственноручно заниматься садом. Сажать цветы, постригать кусты и деревья. Это занятие привносило в душу уют и покой, позволяло расслабить тело и разум.
Земля, рыхлая, черная, вязкая, была приятной на ощупь, теплой и мягкой — самая подходящая земля для лилий. Эти будут весенними, ранними, белыми, как отступающий снег. Они будут нежиться в мягкой земле, словно под теплым шерстяным одеялом, а потом заснут, уютно свернувшись в своей постели, пока не настанет время их пробуждения.
Иэясу повертел луковицу в руке, наслаждаясь спокойной тяжестью будущей яркой, пусть и мимолетной жизни, и осторожно положил ее в приготовленную ямку. И улыбнулся, любуясь контрастом белой кожицы и черной земли. Аккуратно и тщательно засыпав луковку землей, он взял еще одну и задумался.
Мало кто догадывался о том, что сад Иэясу — это дневник его мыслей. Всё, чего касались его руки, было, по сути, записками самому себе, напоминаниями об идеях, планах, даже мимолетных желаниях. Еще давным-давно, много лет назад в Сумпу [30] , он, не имея возможности ни с кем поделиться своими мыслями и чувствами, нашел для себя верного и доброго слушателя. Земля принимала все его горести и радости, давала ответы на его вопросы. И надежду. Мимолетные мысли и желания становились цветами, планы и надежды — кустарником и деревьями. Ему было приятно знать, что он, вот так неприкрыто выставляя душу на всеобщее обозрение, продолжает сохранять свои тайны.
30
Сумпу — столица провинции Суруга, принадлежащей Имагаве Ёсимото, у которого Токугава Иэясу с юных лет находился в заложниках.
…Когда он вернется в Сумпу, то первым делом посмотрит, как сейчас выглядит его сад.
Иэясу снова улыбнулся, вдыхая терпкий, несколько резковатый запах недавно распустившихся хризантем. Многие не любят осень, считая ее печальным временем года, завершающим цикл жизни. И сравнивают с человеческой старостью.
…Но ведь именно осенью распускаются хризантемы. И показывают скрытую ранее в земле силу и красоту.
«Надо посадить пионы, розовые и красные. Хидэтада очень любит пионы», — Иэясу присыпал землей следующую луковицу и потянулся. Стульчик слегка затрещал под ним, и это вызвало очередную улыбку: среди этих цветов он как полководец в своей ставке. Только вместо боевого веера — совочек для посадки. Впрочем, вещи не всегда являются тем, чем выглядят, главное — суть.
Спокойствие. Вот что самое главное перед боем. Уж он это знал лучше, чем кто-либо другой.
За спиной послышал негромкий хруст камешков, которыми была посыпана дорожка. Иэясу обернулся и увидел в конце аллеи Хидэтаду. Его сын был не один. Юноши замерли, словно смущались подойти ближе. И он медленно встал, выпрямляя спину. А затем приветственно улыбнулся.
— Хидэтада… Почему же ты не предупредил меня, что придешь с другом? Я бы хоть руки вымыл! — он притворно нахмурился.
— Отец! — Хидэтада прошел вперед и опустился на колени, склоняя голову. — Прошу прощения, мне сказали, что вы в саду, и я не подумал…
Его спутник, помедлив несколько мгновений, тоже опустился рядом в низком поклоне.
— Ничего, ничего, мальчики. Хидэтада, подай мне полотенце.
Хидэтада вскочил, метнулся к столику, стоящему под высокой раскидистой вишней, и, схватив полотенце, тщательно смочил его нагретой на солнце водой. И подал Иэясу, опять встав на колени, с таким почтением, словно это была часть доспеха прославленного предка. Это снова вызвало улыбку Иэясу. Он тщательно вытер руки и наклонил голову, рассматривая гостя.