Цветы и железо
Шрифт:
Хельман поднял длинную щепку и ткнул в ящик с сухим цементом, поворошил его. Он не смотрел на Сашка. А Сашок побледнел, руки у него задрожали. Но Хельман этого не видел.
— Цемент качество хорошее? — спросил он, все еще ворочая щепкой сизоватую массу.
— Гут, зер гут! — доложил Сашок. — Схватывает быстро и прочно, господин обер-лейтенант.
Сашок подбежал к стенке, которую он вчера замазал, и ударил несколько раз сапогом: цемент держался прочно.
— Гут! — сказал Хельман.
После ухода Хельмана Сашок вытер рукавом шинели выступивший на лбу пот, поднял ящик с цементом и
На улице дышалось легко. Ветер нес из-за речки аромат соснового бора. Сашок смотрел с крутого берега речки вниз и думал: «Пройдет лед, можно сразу ловить рыбешку, в мутной воде она хорошо ловится. У Петра Петровича сохранилась сеть. Побросать вечерок — смотришь, славная уха будет!..
С берега до воды, пожалуй, метров десять… Если взрыв удастся, половина здания метеором пронесется над берегом и плюхнется в реку. Часть эсэсовцев полетит вместе со стеной и полом, другая — останется там, под развалинами.
Как хорошо, что обер-лейтенант Хельман не раскопал цемент и не обнаружил под ним толовые шашки. Он ведь тыкал по ним щепкой и посчитал их, вероятно, за дно ящика.
Да и как он мог догадаться?»
Между Шелонском и домом, в котором жил Поленов с Таней, стоит заброшенный погребок из серого камня. Когда-то по соседству с этим погребком находился пятистенный, обшитый покрашенным тесом дом хозяина шелонского льнозавода. После революции хозяин исчез и дом оказался без присмотра. Выставили из него окна и двери, унесли полы и потолки. Растаскали бы его по бревнышку, да вовремя спохватилась молодежь завода: разобрала дом, на своих руках перенесла на территорию предприятия, поставила его над крутым обрывом, чтобы слышался плеск речки, и открыла в этом доме клуб.
А погребок остался. Поначалу старухи ходили мимо и крестились: леший, говорят, жил в этом погребе, принимая образину то хозяина завода, то лесновского помещика Коха, то бандита Булак-Булаховича, который шел, да не дошел до Шелонска. Кто знает, что придет в голову лешему или домовому: затащит в погреб, защекочет до смерти, с лешими да домовыми шутки плохи!
Однажды комсомолец Лешка Шубин, молодежный заводила в Шелонске, отобрал троих ребят посмелее, в темную ночь повел их в погреб и пробыл там с ними до утра. Старухи говорили потом, что лешие не вынесли комсомольского духа и покинули свое убежище. Покинули так покинули! Но после уже никто не боялся погреба, и даже мелюзга, мальчишки ростом от горшка два вершка, играя в прятки, прятались там от девчонок.
Когда бои вплотную подступили к Шелонску, артиллеристы облюбовали погреб для боеприпасов, хранили там пудовые снаряды. А отступая, подорвали погреб, но не совсем. Прочным он оказался или второпях мало тола положили —
Никита Иванович, хорошо знавший погребок, как-то наведался к нему и убедился, что слухи не верны: для чего, спрашивается, минировать вокруг местность, когда в погребе пусто; если бы здесь находились снаряды или другие боеприпасы, они наверняка взорвались бы вместе с толом.
Сюда темными ночами и доставляли партизанские лазутчики Огнева толовые шашки. Когда их набралось больше четырех пудов, кузнец Поленов поехал в Шелонск за обещанным железом. По пути он завернул к погребу и нагрузил повозку толом, а затем прикрыл его соломой. Документ у него заслуживал доверия; караульный немец, стоявший при въезде в Шелонск, прочитал бумагу и вернул ее Никите Ивановичу.
В Шелонске Поленов направил Соколика к башне старой крепости. Еще с детских лет помнил он широкий лаз под стеной; там однажды жил двое суток после налета на поповский сад, ожидая, когда немного отойдет строгий родитель и можно будет вернуться в отчий дом. Теперь на всех башнях, а кое-где и между ними были приколочены доски со страшными словами: «К крепости не подходить! Смерть!!!» Надписи появились после того, как на строительстве парников и оранжереи стали работать военнопленные.
Вот здесь и разгрузился Никита Иванович Поленов, а потом поехал на склад, получил железо, уголь и в тот же вечер задул горн в кузнице. Ехал он по городу, надвинув шапку на глаза, виден лишь рыжий веник бороды — поди узнай!..
Из башни и таскал толовые кирпичики Сашок, закладывая их в столбы под полом будущего кинотеатра для господ эсэсовцев.
Сашок возвращался с работы, неся пустой ящик и насвистывая веселую бесшабашную песенку. Да и как не свистеть! Работа подвигается быстро. Сегодня он израсходовал последние запасы тола, и сегодня же Никита Иванович пополнит запасы; теперь хватит и на остальные столбы. Пять дней — срок большой, приказ Хельмана он тоже выполнит.
Сашок намеревался пойти к Петру Петровичу, чтобы с ним поужинать (Калачников никогда теперь не садился без него за стол), но решил сначала посмотреть, что за тол доставил Никита Иванович. Осмотревшись, снял с плеча ящик и небрежно, вразвалку зашагал к башне. След от повозки не был свежим, он был такой же, как и утром, когда Сашок забирал остатки тола. «Наверное, Никита Иванович перетаскал на себе, — подумал он. — Напрасно: и работы много, и заметнее!» Около темного лаза он оглянулся: ни одной живой души, люди давно обходят крепость стороной.
Тогда Сашок полез в башню. Там было пусто: очередную и последнюю порцию тола Никита Иванович не привез. Это расстроило Сашка: если тола не будет и через пять дней появятся военнопленные, караульные, колючая проволока, собаки, круглосуточные посты, — тогда ничего не сделаешь.
Петр Петрович сразу заметил, что Сашок чем-то, расстроен.
— Ты чего голову повесил, дорогуша? — спросил он, посматривая на Сашка.
— Повесишь, Петр Петрович!.. Никита Иванович почему-то не привез тол. А я без тола пропал!