Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй
Шрифт:
Немного погодя он стоял перед баричем.
– Вот оно что! — начал он шептать на ухо. — Это жены Симэнь Цина, чей дом напротив управы. Та, что в годах, это невестка У. Другая, среднего роста, старшая госпожа У Юэнян, а высокая и стройная, с рябинками, — госпожа Третья. Зовут ее Мэн Юйлоу. По мужу траур носят.
Барич Ли щедро наградил Лоботряса Чжана, а сам глаз не спускал с Мэн Юйлоу, но не о том пойдет речь.
Насмотревшись на праздничное веселье, У Старший и Юэнян с заходом солнца велели Дайаню собирать короба. Хозяйка и остальные сели в паланкины и двинулись домой.
Сколько встретилось им по пути Баричей хмельныхОднако не станем говорить, как добирались до дому Юэнян и остальные, а расскажем про Сунь Сюээ и Симэнь Старшую, оставшихся домовничать. Делать после обеда им было нечего, и они вышли к воротам. И тут, как нарочно, послышался перезвон бубенцов. В то время бубенцами позванивали уличные торговцы пудрой, помадой, искусственными цветами и головными украшениями, а также зеркальщики.
– У меня зеркало потускнело, — проговорила Симэнь Старшая и велела Пинъаню позвать мастера.
Подошедший опустил короба.
– Мне бы зеркало отполировать, — сказала ему Симэнь.
– Я зеркал не полирую, — отвечал тот. — Могу предложить золотые и серебряные головные украшения и цветы.
Торговец стоял у ворот и пристально, с ног до головы, оглядывал Сюээ.
– Раз не полируешь, иди своей дорогой, — сказала Сюээ. — Чего на меня глаза-то пялишь!
– Госпожа Сунь, госпожа Симэнь! — обратился к ним торговец. — Не узнаете меня?
– Лицо вроде знакомое, а не припомню, — проговорила Симэнь.
– Я у батюшки служил. Лайвана забыли?
– Где ж ты столько лет пропадал? — спрашивала Сюээ. — Чего же не показывался? Вон как растолстел!
– Меня ведь тогда, если помните, в родной город Сюйчжоу отправили, — рассказывал Лайван. — Дела мне там не находилось, и я пошел в услужение к одному господину, который отбывал на службу в столицу. Не успели мы добраться до места, как господин мой получил известие о кончине отца и по случаю траура вынужден был воротиться домой [5]. Я тогда устроился в лавку к здешнему ювелиру Гу, в деле немного понаторел, стал сам серебряные безделушки да всякие украшения выделывать. Торговля пошла вяло, вот хозяин и отправил с коробом на улицу. Вижу, вы, матушки, у ворот стоите, а подойти не решился, если б не позвали. Подумаете еще, ходит, мол, тут да выглядывает.
– То-то гляжу: лицо знакомое, а никак не узнаю. Ты ж человек свой, чего ж бояться! — заметила Сюээ и продолжала. — Так чем же торгуешь? Зайди-ка во двор, покажи товар.
Лайван внес короб во двор и достал из него коробочки, в которых лежали головные украшения. Серебряные, позолоченные, инкрустированные, они поражали удивительной тонкостью отделки.
Только поглядите:
Вот одинокий гусь с веткой камышовой в клюве, а это в зарослях резвятся рыбки. Сверкает слегка крапленый золотом пион работы филигранной. Увенчанная малахитом пламенем горит отполированная шпилька. А вот узорный мяч катает львенок. Дары несет верблюд. Тут головное украшение — целый чертог — всеми цветами радуги переливается. А там накладка к буклям алеет, словно персиков долина. Кругом рассыпаны цветы. Благополучия символ — красная бархотка, рядом кисть плодов личжи. Тут и там приколки, броши. Вот лотосовый трон, где, скрестив ноги, восседает Гуаньинь. А вот на ветке сливы сидит пташка,
Да, найдется тут
И пояс с белками коралла и яшмы зеленой, И ультрамариновый шарик, высоко на шапку взнесенный.– Ну, а искусственные цветы из перьев зимородка принес? — спросили женщины, осмотрев безделки.
Лайван достал коробку, в которой лежали всевозможные цветы, отделанные перьями и бусами головные сетки, а также приколки в виде цветов, жучков и бабочек.
Симэнь Старшая выбрала себе две пары цветов для украшения локонов и тут же расплатилась с Лайваном. Сунь Сюээ взяла пару бирюзовых фениксов и пару ярко-зеленых с позолотой рыбок, за которые осталась должна лян и два цяня серебра.
– Я с тобой завтра утром расплачусь, — сказала она. — Сейчас хозяйки нет дома. Они с Третьей и малышом отбыли на кладбище. На батюшкиной могиле жертвы приносят.
– О кончине батюшки я еще в прошлом году дома услыхал, — говорил Лайван. — Сказывали, у матушки Старшей сын родился. Должно быть, большой стал.
– Полтора годика сравнялось, — пояснила Сюээ. — Его все от мала до велика лелеют. Как драгоценный перл берегут. Вся надежда на него.
Пока они говорили, во двор вошла жена Лайчжао, Шпилька, и угостила Лайвана чаем. Лайван поблагодарил ее поклоном. Появился Лайчжао, и между ними завязался разговор.
– Завтра приди, — наказывал Лайчжао. — Матушке Старшей надо будет засвидетельствовать почтение.
Лайван поднял короб и удалился.
Под вечер с кладбища воротились в паланкинах Юэнян и остальные. Сюээ, Симэнь Старшая и служанки приветствовали их земными поклонами. Дайаню с коробами съестного пришлось нанимать осла. Он добрался до дому позднее и отпустил носильщиков.
Юэнян рассказала Сюээ и падчерице, как они встретились в монастыре с Чуньмэй.
– Мы-то ничего не знали, — говорила Юэнян, — а Чуньмэй, оказывается, Пань сзади монастыря похоронила. Жертвенные деньги на ее могиле сжигала. Мы встретились случайно. Вот она нас не забыла. Сперва мы разделили постную трапезу с настоятелем, потом Чуньмэй распорядилась накрыть два стола. До полсотни, должно быть, блюд расставили, вина подали. Чего только не было! Мы всего и попробовать не смогли. Потом она обратила внимание на Сяогэ. Пару шпилек ему в шапочку воткнула. И была такая ласковая! А с какой пышностью выезжает! Большой паланкин, огромная свита. А как расцвела. Ее теперь не узнаешь: побелела, холеная стала, полная.
– А все такая же! — вставила невестка У. — Прежних хозяек не забыла. Да и я бывало замечала: душевнее она остальных служанок. И рассудительнее. Словом, умом не обделили. И вот, глядите, пришло богатство, улыбнулось счастье.
– Вы, сестрица, у нее не спрашивали? — обратилась к Юэнян Мэн Юйлоу. — А я поинтересовалась. Полгода не прошло, а она ребенка ждет. То-то мужа порадует! Не зря, видать, тетушка Сюэ сватала.
Наступившее молчание прервала Сюээ.
– А мы с падчерицей Лайвана у ворот встретили, — заговорила она. — Он, оказывается, здесь обитает, по улицам с коробом ходит, головными украшениями торгует. Он ведь ювелирному делу обучился. Мы его не сразу узнали, потом разговорились, цветы купили. Он про вас спрашивал, матушка. На могилу, говорим, отбыла.
– Зачем же его отпустили-то? — удивилась Юэнян. — Велели бы меня обождать.
– Мы ему наказал завтра придти, — отвечала Сюээ.
Во время их разговора появилась кормилица Жуи и обратилась к Юэнян.
– Сяогэ в себя не приходит, все бредит. Знобит его, а у самого жар, так и пылает.
Обеспокоенная Юэнян бросилась к кану и, взяла сына на руки, прижала его к себе. На лбу Сяогэ выступил холодный пот, а сам он метался в жару.
– Вот негодница! — заругалась на кормилицу Юэнян. — Это ты его в носилках простудила.