Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй
Шрифт:
Чуньмэй пригласила супругу У Старшего, Юэнян и Юйлоу занять почетные места на возвышении. Сама она села за хозяйку, а кормилица, Сяоюй и старшие служанки расположились по обеим сторонам.
Для дяди У Старшего был накрыт особый стол в другой келье.
В самый разгар угощения появились два денщика от воеводы Чжоу. Войдя в гостиную, они опустились перед Чуньмэй на колени.
– Его превосходительство пожаловали в Новое поместье, — докладывали они. — Велели нам пригласить вас, матушка, на представление забавников и скоморохов. Матушка Старшая и матушка Вторая уже в поместье. Пожалуйста, матушка, мы вас ждем.
– Хорошо! Ступайте! — не спеша, чинно ответила Чуньмэй.
– Слушаюсь! — крикнули денщики и вышли, но уйти не решались и стали поджидать младшую хозяйку около настоятельских покоев.
Трапеза подходила к концу.
– Не смеем вас задерживать, сестрица, вставая из-за стола, проговорили госпожа У и Юэнян. — Время позднее, и вам пора готовиться к отбытию. Мы пойдем.
Чуньмэй никак не хотела их отпускать и велела слугам подать большие кубки, чтобы выпить на прощание.
– Мы теперь с вами в разлуке, — говорила она. — Встречи так редки. А раз нам выпал случай повидаться, так не будем забывать друг друга. У меня ведь тоже нет ни родных, ни близких. Я была бы рада нанести вам визит и поздравить вас, когда наступит ваш день рождения, матушка.
– Что вы, дорогая моя сестрица! — говорила Юэнян. — К чему вам утруждать себя? Я как-нибудь соберусь навещу вас, сестрица. — Юэнян осушила кубок и продолжала. — Ну, довольно! Благодарю за угощение! Время позднее, а у невестушки нет паланкина. Нелегко нам будет добираться.
– Вы без паланкина, сударыня? — спросила Чуньмэй. — Возьмите у меня пони, вот и доберетесь.
Госпожа У поблагодарила Чуньмэй, но воспользоваться такой любезностью не решилась.
Они распрощались.
Когда слуги убрали посуду, Чуньмэй пригласила настоятеля и велела слугам достать кусок холста и пять цяней серебра, которые и были вручены настоятелю. Тот поклонами благодарил жертвовательницу и вышел проводить ее за ворота храма.
Попрощались и Чуньмэй с Юэнян.
Чуньмэй проводила к паланкинам Юэнян, Юйлоу и остальных, потом только села сама. Их пути разошлись. Чуньмэй со свитой слуг и денщиками, окриками разгонявшими с дороги зевак, отбыла в Новое поместье.
Да,
Если даже двум листам опавшим Выпадает встреча иногда, Женщинам, друг друга близко знавшим, Отчего не встретиться тогда.Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.
ГЛАВА ДЕВЯНОСТАЯ
Цветут и вянут нежные цветы,
цветут и вянут снова;
То рубище скрывает наготу,
а то халат парчовый.
Кто знает, век ли проживет богач,
довольный, праздный, сытый?
Всегда ли будет горевать бедняк,
невзгодами убитый?
Не всяк из тех на Небо путь найдет,
кто ближнему поможет;
Не всяк и в ад, конечно, попадет,
кто ближнего встревожит.
На Небо не ропщи, не уповай —
таков совет мой верный.
Ведь равнодушны к смертным Небеса
всевечно и безмерно.
Итак, выйдя из монастыря Вечного блаженства, У Юэнян и все остальные, сопровождаемые дядей У Старшим, направились к деревне Абрикосов. Их путь лежал вдоль обсаженной вековыми деревьями Длинной плотины.
Посланный в деревню Дайань занял второй ярус кабачка на холме, где на столе давно стояли вино и закуски. С холма открывались необозримые просторы и было удобно любоваться праздничным весельем. Наконец-то вдали показались паланкины.
– Что это вы так задержались? — спросил заждавшийся Дайань.
Юэнян рассказала, как они встретились в монастыре с Чуньмэй.
Немного погодя все сели за стол. Кубки запенились вином и начался пир.
А внизу сновали туда и сюда роскошные экипажи. Шумела толпа. Грохотали повозки и ржали кони. Лились песни и неслись звуки свирели. Пирующие во главе с Юэнян смотрели сверху на людское море. Народ столпился вокруг арены, где выступал наездник.
В числе зрителей, надобно сказать, был и сын уездного правителя барич Ли Гунби. Было ему за тридцать. Числился он в императорском училище Сынов Отечества студентом высшей ступени [1], но заниматься поэзией и историей ленился. Ветреный щеголь и мот, он постоянно вращался в обществе городских певиц, увлекался охотой с соколами и собаками, верховой ездой и играми в мяч, за что ему дали прозвище Шалопай. И вот этот барич, в легком, мягком шелковом халате с отливом, в коричневой шапочке с золотым дном, в расшитых чулках и ярко-желтых сапожках, вместе со своим приятелем — приказным Хэ Бувэем пировал в том же кабачке внизу и любовался мастерством наездника. Компанию им составляли десятка два или три верзил, имевших при себе самострелы, охотничьи манки из бамбука, кожаные мячи и деревянные биты.
Выступал наездник Ли Гуй. Он то вскакивал на круп и, расправив плечи, мчался стоя, то ложился поперек седла на живот и вытягивался в струну, то жонглировал копьями, то играл палицами, словом, выделывал всевозможные трюки. Многочисленная толпа мужчин и женщин сопровождала каждый его номер взрывами смеха. Шаньдунский Демон, так прозывали Ли Гуя, был в четырехугольной шапочке, на широком околыше которой сзади сверкали золотые кольца. Его фигуру обтягивали лиловая жокейская рубашка и сверкавший золотом набрюшник. Был он в наколенниках и ярко-желтых кожаных сапогах, отвернутые голенища которых украшали расшитые пестрыми летающими рыбками напущенные чулки.
Вот Ли Гуй сел на серебристогривого коня. В руке сверкало копье на ярко-красном древке, сзади над головой развевались флажки с иероглифом «Приказ».
Оказавшись в центре арены, наездник ухватился за седло и, встав на коня во весь рост, начал громко декламировать:
Я славлюсь как наездник бравый, Как камень твёрд и Небу равный. Рука — разящая кувалда — Раз пну — врагов как не бывало! Я, думаете, мастер хвастать?! Да подо мной весь мир распластан! Богатыри земных столиц [2]. Передо мною пали ниц. Я — шаолинец [3], мастер битв! Не устрашит лягушек вид, С щенком побьюсь на кулаках, А с девой-ивой я лукав… Я избегаю споров праздных И драк с громилами напрасных. Приятна лёгкая нажива: Хватаю и сбегаю живо [4]. Спасибо, Ли, столичный покровитель, Мне дал приют, впустил в свою обитель. Съем бочку мяса, поле лука, Мне сотня пирожков на брюхо. Силен похавать с грудничковья! Бадья вина — друг изголовья. Заноет зуб — сломаю гада, Раздует пузо — ткну как надо. Семь четвертей вина в один присест, Три меры риса кто без страха съест? Но не зовут меня к столу. Ищу объедки на полу. С рожденья пёс сторожевой. Увижу вора — рык и вой, За задницу зубами хрясть! — Он бросит золота балласт И наутек! Запомнит пасть! Ведь я пока полузубаст.Как только барич Ли увидел высокую стройную даму, у него само собой забилось сердце и помутился взор. Он никак не мог наглядеться на нее, налюбоваться ее красотой. «Кто, интересно, эта особа? Есть у нее муж или нет?» — так спрашивал про себя барич Ли, потом подозвал побирушку Лоботряса Чжана, состоящего при нем на побегушках.
– Ступай вон туда на холм, — наказывал потихоньку барич, — да разузнай, чьи такие три дамы в белом, и мне скажи.
– Слушаюсь! — прикрывая рот, отвечал Чжан и вихрем помчался к холму.